Солнце скользнуло через квадратный колодец, и Радин увидел стоящий на путях полувагон и парней, сгружающих кирпичные пакеты. Стрела автокрана бессильно клонилась над платформой. Радин, чувствуя непорядок, ускорил шаг. Заварзин на правах старого знакомого первым шагнул к Радину, подал руку:
— Привет начальству!
— Здравствуйте, товарищи! Почему вручную грузите?
— Какие-то реле там погорели, — ответил Заварзин, запоздало вытирая руки о заношенную тельняшку.
— Где бригадир?
— На посту. В каптерке чай пьет.
— Ну и работка, — укорил Радин. — Один грибы собирает, другой чаи гоняет. — Радин поднял глаза на Заварзина и почувствовал зуд в кончиках пальцев. До чего живописный парень! Хоть второй портрет пиши. Одна тельняшка чего стоит… Взять бы карандаш… Радин хотел спросить про качество огнеупоров, но цех вдруг наполнился ревом и грохотом. Ребята бросили работу, задрали головы. Радин вспомнил: специалисты пусконаладочного управления намечали сегодня проверить работу сигнализации. Вот и врубили на полную катушку. Сигнализацию выключили быстро, только долго еще с натужным подвыванием гудела сирена.
Футеровщики не проявили особых чувств при виде начальства.
— Представь-ка мне друзей, — попросил Радин Заварзина.
— Можно. — Заварзин ткнул толстым пальцем в грудь плотного крепыша. — Первый футеровщик чеченского народа Ахмет Туаев. А та жердь — Борисенко, кличка «Федула». Все!
Радин недоуменно посмотрел на остальных ребят. Заварзин пояснил:
— Ремесло. Молодежь. Пару печурок выложат, тогда по имени знать будем, а пока — масса.
Радин пометил что-то в блокноте. Заварзин привстал на цыпочки, заглянул через плечо.
— Товарищ начальник, а как насчет прогрессивки? — Заварзин почесал грудь, и Радин опять успел схватить взглядом бугристую его ладонь с порезами и царапинами.
— Мы еще цех не пустили, откуда премиальный фонд?
— Почему нет фонда? — с кавказским акцентом сказал маленький Туаев. — Мы кирпич, как гора Арарат, как Казбек, сложили. — Ахмет отбросил прочь подвернувшийся под ноги кусок арматурной проволоки, взглянул на Заварзина, ища поддержки.
— Заработанное не пропадет, — вяло отговорился Радин, не найдя более убедительных слов. Его всегда коробил разговор о деньгах. — Качество огнеупора хорошее?
— В печи узнаем.
— Товарищ начальник, — к Радину подошел Борисенко, покрутил шеей, словно ему тесен был воротник, — як там сливки?
— Сливки?.. Какие сливки? — удивился Радин.
— Туточки один с бумажкой ходил, записывал. — Борисенко заморгал белесыми ресницами. Радин заметил: ребята давятся от хохота.
— Что записывал?
— Ну, это… усиленное питание… По горячей сетке. Казав, хто бильш ростом метр восемьдесят, тому у день литр сливок без яких там грошей.
— А ему? — Радин кивнул в сторону маленького Туаева.
— Сказав, нехай пидрасте.
Радин рассмеялся: наверное, опять Бруно подхохмил. Глядя на растерянного Борисенко, закатились и ребята.
— Петро сумку купил!
— Магазин искал, где порожнюю посуду из-под сливок сдают.
— Ну, погоди, я тебе исделаю сливки! — нахмурился Борисенко.
Подошел Владыкин. Вытер руку, измазанную глиной, протянул Радину.
— Завершаем подготовку огнеупоров, — повел глазами вдоль стального полотна.
— Вижу. Мы тут с ребятами познакомились.
Владыкин наклонился к Радину:
— Когда пускаем цех?
— Послезавтра! Еще на день отложили.
— Скорей бы! Хуже нет ждать и догонять.
6
Радин обошел все три конвертора, внимательно осмотрел футеровку, сталевыпускные отверстия. Фурмы — наиболее уязвимые узлы сталеплавильных агрегатов. Однажды, он работал тогда на Урале, во время подачи технической воды агрегат заревел, заклокотал, разбрызгивая во все стороны кипящий металл и шлак. Вышла из строя фурма. Ее так «закозлило» металлом, что пришлось разрезать фурму на куски и вытаскивать по частям крючьями и веревками…
Затем часа на два Радин задержался на складе сырых материалов. Не только сверил с документами, но и посмотрел, сколько приготовлено для первых дней работы руды, извести, окалины.
Потом в рапортную заглянул. Присел на деревянную скамью, прислонился занемевшей спиной к стене. Ноги гудели, глаза предательски слипались. Кажется, никогда так не уставал. Очень хотелось спать. До чертиков надоевшая гостиничная койка со всеми ее железными восьмерками, концы которых больно кололи бока, сейчас представлялась верхом блаженства.