Он снова задремал. Наплывами пошли обрывки дневных впечатлений: стволы фурм, возбужденные лица. Потом и это отошло.
Проснулся Радин минут через двадцать. И сразу почему-то вспомнил фразу Бруно: «На свиданье к Дербеневой». Распахнул дверь сталевоза, выбрался наружу…
Гул в цехе постепенно стихал, вероятно, какой-то технарь шел по пультовой, выключая одну за другой кнопки, рычажки, щелкал выключателями.. Стало совсем тихо, если не считать потрескивания электросварки где-то внизу, у седьмой отметки. Радин увидел искры, вылетающие из узкой трубы, и удивился: искры казались голубыми.
После кабины сталевоза цех показался ему совсем иным, подчеркнуто современным: связки металлических конструкций, блеск синтетики, многометровые глыбы бетона, опоясанные гроздьями труб. «На свиданье к Дербеневой, — повторил он вслух. — Ишь ты!.. Дербеневой в такую пору в цехе делать нечего. Она голубые сны видит». Радин с неожиданной ясностью вспомнил залитый солнцем берег, водную лыжницу. Странно, почему он до сих пор ее не встретил? Радин направился к воротам, но возле дверей экспресс-лаборатории остановился. Стал убеждать себя: конечно, никого там нет. А ему вдруг так захотелось, чтобы свершилось неожиданное — Надежда!..
Радин толкнул массивную дверь, она приоткрылась неслышно. Он очутился в сумеречной комнате, заставленной прямоугольными ящиками-блоками. Все вокруг белое: белые шкалы, белое отражение, белые поручни. Только на экране россыпь зеленых, красных, голубых лампочек.
Спиной к Радину сидела девушка. Золотые волосы в отблеске неонового света рассыпались по плечам. Синяя спецовка казалась голубой в отражении полированных блоков.
Девушка почувствовала: кто-то вошел, обернулась и стала медленно подниматься со стула.
— Вы?
— Здравствуйте! Я очень рад вас видеть!
— Я тоже.
— Помните, сказал: «До свиданья»?
— Знали, что вернетесь?
— Нет. Зигзаги судьбы… Не надеялся вас увидеть в столь позднее время.
— Работы уйма. Вы посмотрите, — она кивнула на стопу перфокарт, — до последнего дня тянули и вот… новые программы, трансляторы. Голова кругом идет.
Радин видел: Надежда тоже рада встрече, смущается, перекладывает в корытце пачки перфокарт, не поднимает глаз.
— Дербенев отсыпается перед сменой. Как он говорит: успех плавки закладывается в семье… Правда, красиво отсюда цех выглядит?
— Поглядывать свысока дозволено только пассажирам Аэрофлота, — пошутил Радин. — Ваши роботы на ходу?
— Пришлось сменить один блок.
— Какой?
— Вот этот. В системе оперативной памяти.
— Я принял систему за модный шифоньер.
— А почему вы на меня так смотрите?
— Как?
— Во всяком случае не как начальник на подчиненного.
— Начальник… Никак не войду в новую для себя роль.
— Скорее всего, просто не можете выйти из старой…
— Меня зовут Анатолий Тимофеевич.
— Помню. Анатолий Тимофеевич, есть хотите?
— Вы — настоящий провидец, — признался Радин, — я голоден, как молодой волк, сутки убегающий от погони… — Он пригладил волосы, с интересом наблюдал за Надеждой, которая без лишних слов приступила к делу: вынимала из холодильного шкафчика что-то, видимо, необыкновенно вкусное, завернутое в целлофановую бумагу.
— Сибирские пельмени в старососненском варианте! — Голос Надежды из противоположного угла комнаты прозвучал неестественно низко. Радин запоздало понял: стены лаборатории обиты звукоизоляционным материалом.
Как бы отвечая на его немой вопрос, Надежда проговорила:
— У нас жарко, правда? Блоки очень капризны, колебаний температур не выносят. Люди — иное дело, а транзисторы…
— Мы не транзисторы, следовательно, все выдержим! — нарочито бодрым тоном произнес Радин.
— Прошу! Ужин, он же завтрак или полуношник, как будет угодно! — Надежда придвинула Радину пластмассовую тарелку, стакан и термос.
Радин ел с аппетитом, изредка поднимал голову, и взгляды их встречались.
— Анатолий Тимофеевич, а ведь я кормлю вас в корыстных целях! — неожиданно весело призналась Надежда.