Айзенберг вернулся к изучению маленьких блестящих сфер кристаллического желе. Он подбрасывал их на ладони, ощущая гладкую, мягкую упругость. В глубине шариков он видел своё миниатюрное отражение. Его вдруг поразила спокойная, совершенная красота человеческого тела — почти любого, если, конечно, воспринимать его как целое, а не как сочетание коллоидных образований. Но в тот момент Биллу Айзенбергу было не до самолюбования. Очень хотелось пить. Ему пришла в голову мысль положить один из шариков в рот. Возможно, гладкие, холодные сферы во рту заменят ему морскую гальку, вызывающую слюноотделение. Но когда попытался это сделать, шарик задел за нижние зубы, и по губам и подбородку потекла вода. Сферы сплошь состояли из воды. Ни целлофановой оболочки, ничего, что могло бы сойти за сосуд. Только вода, удерживаемая непонятным образом за счет сил поверхностного натяжения. Айзенберг схватил ещё один шарик и постарался осторожно засунуть его в рот, не задев зубами; фокус удался; рот наполнился чистой холодной водой — так быстро, что Билл едва не захлебнулся. В конце концов ему удалось приноровиться, и он выпил воду ещё из четырех сфер.
Утолив жажду, он принялся гадать, каков может быть непонятный принцип упаковки воды. Сферы оказались очень прочными. Во всяком случае, их невозможно было раздавить или разбить, бросив на пол. Они скакали, как мячики для гольфа. Тогда Билл Айзенберг защемил ногтями поверхность одной из сфер. Вода потекла между его пальцами, не оставив оболочки или какого-либо инородного вещества. Никаким другим способом нарушить равновесие сил поверхностного натяжения не удавалось. Даже увлажнение не действовало: можно было положить сферу в рот, а потом высушить на ладони.
Айзенберг решил больше не экспериментировать, чтобы не тратить понапрасну оставшиеся шарики, поскольку запас воды был ограничен.
Все сильнее давало о себе знать чувство голода, и Билл обнаружил, что уже способен заставить себя жевать и глотать серую студенистую массу. Может, это не еда, может, это даже отрава, но голодные спазмы в желудке прекратились, да и неприятный привкус во рту исчез после того, как он выпил очередную водяную сферу.
Поев, Билл попытался привести в порядок свои мысли. Итак, он не умер, а если умер, то, значит, разница между жизнью и смертью весьма несущественна и условна. О'кей, стало быть, он жив. Но он был заперт в одиночку. И кто-то явно об этом знает, и заботится о нём, таинственным образом доставляя ему воду и пищу.
Ergo[3], его держат здесь в качестве пленника. Значит, должны быть и тюремщики.
Но кто мог взять его в плен? Он был захвачен огненным шаром Лагранжа и очнулся в этой камере. Похоже, док Грейвз был прав, и шары управлялись какими-то разумными существами, которые к тому же пользовались неизвестными методами захвата и содержания пленников.
Айзенберг был храбрым человеком, ибо он был представителем рода человеческого — рода не менее безрассудного, чем пекинесы. Такая храбрость свойственна большинству людей; человек способен осознать, что такое смерть, но при этом он достаточно легко относится к постоянно существующей опасности погибнуть — в автомобильной катастрофе, на операционном столе, на поле боя, в разбившемся самолете, в метро — и в конце концов смиряется с неизбежностью собственного конца.
Билл был обеспокоен, но не поддавался панике и даже находил своё приключение чрезвычайно интересным. Ему больше не было скучно. Он — пленник, а значит, те, кто захватил его, рано или поздно должны дать о себе знать. Изучать его, задавать вопросы, попытаться использовать тем или иным способом. Тот факт, что ему сохранили жизнь, позволяет предположить, что в отношении него существуют какие-то планы.
Прекрасно. Он сумеет подготовить себя к любым неожиданностям. А пока все равно невозможно предпринять что-либо для своего освобождения. Такая тюрьма поставила бы в тупик самого Гудини: гладкие сплошные стены. Ни единой зацепки.
Вначале, правда, Айзенберг полагал, что ему удастся выбраться из камеры. Здесь явно были какие-то санитарные устройства для удаления отходов его жизнедеятельности. Но позднее Биллу пришлось отказаться от этой идеи. Похоже, камера представляла собой самоочищающуюся систему. Как это происходит, он не мог понять.
Вскоре он снова заснул.
Когда Билл проснулся, все было по-прежнему, за исключением одной детали: ему снова доставили пищу и воду. «День» прошел в бесплодных размышлениях, без всяких неожиданностей.
Следующий «день» тоже. И следующий.
Чтобы узнать, каким образом пища и вода попадают в камеру, Айзенберг решил не спать как можно дольше. Он отчаянно боролся со сном — кусал губы, язык, яростно дергал себя за мочку уха, пытался решать в уме сложные задачи. Но сон все равно одолел его. А проснувшись, он увидел, что его дневной рацион доставлен.