Это не волновало Мюррея, потому что когда в конце концов он заставил Фрэнка взять его в партнеры, то знал, что достоин этого. К тому времени он был первым человеком в агентстве, брался только за крупные дела. Он подал Фрэнку мысль открыть службу платной охраны, что сразу же оказалось доходным. Убедил Фрэнка, что дорогая реклама может окупиться, и нанял группу рекламщиков, устроивших Фрэнку выступления по радио и телевидению, упоминания о нем в светской хронике, где фамилия Конми могла попасться на глаза угодившим в беду воротилам.
Партнерство их длилось два года. На другой день после того, как оно окончилось смертью Фрэнка, Мюррей узнал с большим удовольствием, но небольшим удивлением, что получил по завещанию всю принадлежавшую партнеру часть агентства.
Вот так. Десять лет назад в этот кабинет он вошел с восемьюдесятью пятью центами в кармане, составлявшими все его земное богатство. Теперь — почти в годовщину того дня — он следовал за скудным погребальным кортежем в собственном «Кадиллаке» и на обратном пути остановился у «Сент-Стивена», чтобы расписаться на пунктирной линии в качестве нового арендатора квартиры Фрэнка.
Мюррей вселился туда тем же вечером. В полночь помянул ушедшую душу, выпив из знакомого суженного кверху бокала, потом разбил его в камине. Это был неловкий жест, вызванный сентиментальным импульсом, но сделанный с добрым намерением. Фрэнк ему нравился, и он хотел попрощаться с ним таким образом, какой сам покойный мог бы одобрить. Подумал — в ту минуту он искренне в это верил, — что прощается с Фрэнком.
Но потом то и дело выдавались скверные вечера, когда он ощущал себя одиноким в этой квартире и начал задумываться. Странно неуместные мысли шли беспорядочной чередой. Словно бессмысленный парад, они кружили, кружили, не приходя ни к чему. Мысли об отце, который торговал продовольственными товарами в убыток и писал плохие стихи, о картотечных шкафах с двойными запорами вдоль стены, о Фрэнке или даже о людях, запершихся в квартирах на нижних этажах. Слишком много людей. Слишком много мыслей.
И все они, словно разбросанные фрагменты составной картинки-загадки, ждали, чтобы открылось дело Ландина и начала складываться полная картина.
Глава 2
Хотя его фамилии ни в каких документах не найти, ход этому делу дал Отто Хелмке.
Хелмке был желчным, иссохшим, невысоким домовладельцем в районе Риджвуд, безумно любящим отцом поразительно zoftik[4] юной дочери и неуживчивым соседом полицейского Эверетта Уолша. Вражда между Хелмке и Уолшем тянулась несколько лет, начавшись с мелочного спора о границе участков. Кульминации она достигла в тот вечер, когда Хелмке вошел в свой гараж и застал свою дочь в жарких объятиях старшего сына Уолша на заднем сиденье семейного автомобиля.
Хелмке отомстил двумя способами: прогнал парня с участка черенком грабель, а потом в предрассветные часы уселся за кухонный стол и принялся писать письмо. В первом абзаце он лишь поднял вопрос о том, как человек, предположительно живущий на жалованье полицейского, может быть таким зажиточным, как Эверетт Уолш. Затем перешел к описанию с поразительной точностью всех подробностей финансовых дел Уолша, уделив особое внимание двум новым машинам в его гараже, новой дорогой обстановке в его доме и восьмиметровой крейсерской яхте «Пегги У.», стоящей на якоре в Шипсхед-Бэй. Такое письмо Хелмке мечтал написать уже много раз и теперь с удовольствием перечитал его. Потом подписался «Обеспокоенный гражданин» и адресовал письмо «Районному прокурору, город Нью-Йорк». Он ошибочно полагал, что в большом городе всего один районный прокурор, но вышло так, что эта ошибка не имела значения.
Известно, что даже бесцельно брошенное семечко может прорасти, если попадет в плодородную почву. Плодородной почвой в данном случае стало специальное Большое жюри, недавно созданное для расследования коррупции среди нью-йоркских полицейских. Письмо Хелмке оказалось перед этим Большим жюри, а потом, после тщательного расследования, проведенного двумя блестящими молодыми людьми из районной прокуратуры, перед ним оказался и Уолш.
Показания Уолша были живописно озаглавлены: «ПОЛИЦЕЙСКИЙ СТУЧИТ НА ПРИЯТЕЛЕЙ» в первой, взявшейся за эту тему бульварной газете. Один приятель, представший перед Большим жюри, оказался букмекером феноменального масштаба. Джордж Уайкофф оперировал охватывающим весь город кругом участников пари на скачках из имения на Статен-Айленде, самом отдаленном и пасторальном из пяти административных районов Нью-Йорка.