— Он нашел. Проверь его и Ландина.
Штраус вскоре поднял трубку:
— Мюррей, Харлинген тут есть, значит, досье на него существует. Однако на другого нет ничего.
— Я так и думал. Во всяком случае, оставь миссис Нэпп записку, чтобы завтра утром досье Харлингена лежало у меня на столе. Звонил еще кто-нибудь?
— Только миссис Нэпп, — ответил Штраус. — Проверяла, на месте ли я. Слава богу, я был.
В десять часов Мюррей поехал к Харлингену. Квартира его находилась в одной из громадных новых коробок из алюминия и стекла, которые высятся, веранда к веранде, над грязными берегами Ист-Ривер. В квартире были блестящая мебель и длинные, низкие кушетки, люди сидели на них, словно птицы на телефонных проводах. Голоса словоохотливых, раскованных болтунов оглашали квартиру неумолчным, нервирующим шумом.
Мюрреем поначалу завладела миссис Харлинген, эксцентричная, худощавая блондинка. Отделавшись от нее, он лениво бродил от группы к группе, пока его не припер к стене молодой человек в вельветовом пиджаке с бархатным воротником.
— В высшей степени незабываемый человек, надо же, — злобно произнес молодой человек. — Как вам это нравится? В высшей степени незабываемый!
— Кто? — умиротворяюще спросил Мюррей.
— Никто, — ответил молодой человек. — Неправильно — в высшей степени. Непонятно? У прилагательного «незабываемый» нет превосходной степени. Нельзя иметь частично незабываемую вещь, так ведь? Если что-то незабываемо, оно постоянно у вас в памяти, так ведь?
— Наверное.
— Что значит «наверное»? — воинственно спросил молодой человек. — Вы либо знаете, либо нет. Эти ваши «наверное» уничтожают чистоту языка.
Высокая девица с черной челкой толкнула Мюррея локтем.
— Не обращайте внимания на Дональда, — сказала она. — Он помешан на этой теме.
Молодой человек изумленно воззрился на нее.
— Помешан, — сказал он. — О Господи, помешан! — И ушел с оскорбленным видом.
Девушка проводила его взглядом, потом примирительно обратилась к Мюррею:
— Это не совсем его вина. На самом деле он очень умный, учился в Оксфорде на стипендию Фулбрайта, и это своего рода одержимость. А чем занимаетесь вы?
— Сбором материала.
— О? Для какой газеты?
— Ни для какой, — ответил Мюррей. — Только факты и цифры.
Брови девушки поднялись.
— Это звучит совершенно ошеломляюще, — сказала она, и стало ясно, что их общение кончилось.
В буфете он налил себе немного курвуазье. Человек рядом с ним, полный, краснолицый, с тонзурой седых волос, окаймляющих блестящую лысину, сделал то же самое, только наполнил стакан почти до краев. Они торжественно чокнулись, выпили, и толстяк крякнул от удовольствия.
— Знаете, почему я здесь? — спросил он.
— Потому что, — ответил Мюррей, — собираете материал для газеты.
— Нет, черт возьми. К прессе не имею никакого отношения. Я работаю в банковской сфере, распоряжаюсь инвестициями для коммерческого треста в центре города. Моя фамилия Уолтерс.
— Ладно, сдаюсь, — сказал Мюррей. — Почему вы здесь?
— Потому что, — торжественно ответил Уолтерс, — я сосед снизу. Эти дома построены так, что слышно, как на пол упала булавка, а иногда по время вечеринок с танцами я думал, что потолок обрушится мне на голову. Человек я мирный, не люблю ссор с соседями, да и кто любит? Поэтому я просто заключил с Харлингеном соглашение. Он может собирать здесь толпу, когда только захочет, а я за это могу присоединиться и утопить свои неприятности в выпивке. А он, сынок, подает самую лучшую. Я, должно быть, выпил уже на пятьсот долларов.
— «Сосед хорош, когда забор хорош»[6], — сказал Мюррей.
— Что это значит?
— Это цитата, — ответил Мюррей, — из стихотворения Роберта Фроста.
Уолтерс захлопал глазами.
— Он здесь?
— Я бы не удивился, — сказал Мюррей.
Он был один, держал в руке недопитый стакан, когда перед ним появилась девочка. У нее был землистый цвет лица, обкусанные ногти, девичья прическа «конский хвост», но губы были в яркой помаде, плечи сутулились, словно от пресыщения удовольствиями. Она походила на поджарый вопросительный знак.
— Привет, — сказала девочка. — Я Меган Харлинген. Папа рассказал мне о вас.
— Рад познакомиться, — ответил Мюррей. — И где ты была все это время?
— В кино. У меня это форма ухода от жизни. В буквальном смысле. Я не могу понять этих вечеринок, а вы? Здесь полно людей, которые напиваются и становятся претенциозными.
6
Строка из стихотворения «Починка стены» американского поэта Роберта Фроста (1874–1963), четырежды лауреата Пулитцеровской премии. Перевод С. Степанова.