* * *
С:/Мои документы/ЛИЧНОЕ/Куошецьки
Безумие, безумие, безумие, безумие!!!!!!!! Возможно, Брклячич врет, может быть, он совершенно рехнулся, но я очень хочу ему верить! Очень! Что я теряю?
Он говорит, что когда приехал сюда в качестве поверенного, то привез с собой, помимо всего прочего, две удочки. Из-за них он сразу же стал предметом всеобщих насмешек. На Третиче никто никогда не ловил рыбу удочкой с берега, поэтому все приходили потихоньку подглядывать, как он это делает. Он пробовал рыбачить с Кейп-Арты, пробовал с Чиорты, пробовал с Лайтерны, с этого камня, пробовал утром, вечером, днем и ночью, но все не мог ничего выловить. Куда бы он ни пошел, за ним всегда следовало минимум два-три местных жителя. Они останавливались шагах в двадцати от него и молча смотрели, пока он не доставал пустой крючок. Тогда они начинали тихо комментировать происходящее, пока он снова не забрасывал удочку. Как только они замечали, что он начинает собираться, они тоже шли домой, но потом обязательно поджидали его где-нибудь по пути и с видом крайней заинтересованности на полном серьезе спрашивали его, как все прошло, поймал ли он что-нибудь. Разумеется, кроме того, чтобы просто поприкалываться, они преследовали цель достать его как следует, чтобы он вернулся в Загреб ни с чем. Все больше времени он стал проводить на Лайтерне со своим переводчиком и смотрителем маяка Тонино, единственным человеком, который над ним не смеялся, за долгими разговорами о том о сём, но больше — о третичском диалекте. Однажды ночью, перед рассветом, он спустился к морю и всерьез размышлял о том, чтобы вернуться в Карловац (где он как дурень уволился из школы, когда стал депутатом!), или куда-нибудь еще, и вновь начать обучать молодых незаинтересованных дебилов. Когда небо стало светлеть, он, сам не зная почему, запел «О соле мио!» — воспроизводя текст по памяти, а мелодию доверяя своему ужасному слуху. Потом он встал и направился к маяку, как вдруг услышал за спиной «хлюп!». Он повернулся и, поскользнувшись, упал, как и я сегодня утром. В этот момент он увидел внизу, на камне, рыбу — как будто ее выбросило само море. Она еще билась и переворачивалась, и тогда он поторопился взять ее, пока она не соскользнула обратно в воду. Схватив ее, он прокричал первое, что пришло ему в голову в этот фантастический момент: строку из стихотворения Пупачича «Добро ютро, море злато!». И тогда из моря на мгновение высунулась — морская медведица! Она посмотрела на него, пропыхтела что-то и исчезла. Ничего не понимая, он едва дождался следующего утра. И — все повторилось, причем в этот раз медведица, поднявшись наполовину из воды, оставила рыбу на камне, пока он спускался. И на третий день снова, и снова, и снова. А через неделю появилась еще одна медведица, тоже со своей рыбой. Брклячич каждое утро для них немного пел, немного декламировал, а они ему, как плохому рыболову, приносили символическую добычу. Тонино рассказал ему историю о войне третичан с медведицами, которые, заигравшись, постоянно рвали рыбакам сети. Они хотели играть, а те убивали их при первой возможности. Он решил демонстративно, при свидетелях, сломать удочки, бросить их в море и молчать о своих чудесных утренних встречах. Тонино сразу согласился хранить его тайну, потому что у него были на то свои невеселые причины (об этом потом!), а Домагой Брклячич решил послать все к чертям собачьим и переселиться сюда, к своим Тристану и Изольде. И к Тонино.
Вечером я попрессую немного старика, а завтра утром снова приду к маяку, чтобы посмотреть, правда ли все так. Не могу дождаться!
* * *
— Шьор Смеральдиць, — закинул Синиша через стол удочку под конец обеда, — Тонино рассказал мне, что вы когда-то были чуть ли не главным охотником на морских медведиц…
Старик, продолжая жевать, лишь усмехнулся левой стороной лица.
— И что вас приглашали рыбаки с других островов и даже из Италии… — не сдавался поверенный.
— Да… — осторожно отозвался Тонино-старший.
— И что вам платили чистым золотом, ну, только чтобы вы прикончили этих бестий…
— Ши, но уже ниет ни циловеков, ни юдей.
— Больше нет ни средиземноморских медведиц, ни тех людей, — быстро перевел Тонино и осторожно подал Синише знак, чтобы он не развивал эту тему. Поверенный, однако, твердо решил осуществить свой план.
— А в чем был секрет? Ну, что за техника, которой не владел никто, кроме вас?
— Уотец… — Тонино попытался урезонить хотя бы отца, чтобы тот не попался в болезненный капкан, но старик лишь махнул рукой и строго посмотрел на него.
— Циловеку нужен вуоздух. Циловек не спи воа море. Где циловек спи?
— Не знаю… — ответил Синиша. — Где-то на суше, на воздухе.
— Ши, ноа суше, — продолжал старик, доставая свой белый «Мальборо» и еще медленнее, чем обычно, отрывая фильтр. Затем он вставил сигарету в мундштук. — Но где ноа суше? И ноа суше, и не ноа суше. Циловеки спят воа гротто, муой повери, воа гротто, цьто ты доаже не увидишь!
По лицу Синиши было видно, что он изо всех сил пытается понять услышанное.
— Перевуоди, ты!.. — заревел старик, а Тонино, который до сих пор молча мыл посуду, склонившись над раковиной, стал неохотно переводить:
— Средиземноморские медведицы живут, вернее, жили в подводных пещерах, практически незаметных человеческому глазу…
…как минимум одна такая пещера есть почти на каждом острове, на той его стороне, которая обращена к открытому морю, но люди, как правило, о них не знают…
…у моего отца была способность замечать и отыскивать ходы в эти пещеры, часто очень узкие и находящиеся на глубине пятнадцати метров…
…если пробраться через этот ход и влезть в пещеру, с краю будет что-то вроде небольшого пляжа, галька или каменные плиты…
…на этих пляжах ночуют средиземноморские медведицы. Там они спят, там их лежбища, там они и рожают. Для человека, который умеет найти вход даже в темноте и у которого довольно сил для долгого ныряния, не составляет никакой проблемы пробраться в их берлогу с топориком и ножом…
…действуя тихо и точно, настоящий охотник может за две-три минуты убить несколько штук, вместе… вместе с детенышами. Средиземноморские медведицы ведь устают от того, что целый день охотятся и играют… и играют… они спят очень крепко и нередко храпят громче всех восьми поверенных, вместе взятых. Даже детеныши… Однаж… Однажды мой отец… Простите меня! — Тонино прервал выполнение своих профессиональных обязанностей и, приложив мокрое кухонное полотенце к губам, выбежал из кухни.
Синиша тревожно оглянулся — в коридоре громко хлопнули задней дверью, ведущей во двор, — но старик продолжал как ни в чем не бывало:
— Одноажды йо нырнуол тут у ноас, на Трецице, с того буоку Лайтерны, где ихний груотто… Дуа малых были внутре, от дуа пар. Один с левого кроаю, фторуой с дестро кроаю, как пёсики. Йо муог их сроазу днем, обуоих, но йо децизнул спетать до нуоци. Буолыпие бы убёгли, коль увидели бы моалых мертвыми. И вуот Тонино ныряет ноцью и цьто он видит? Шиесь их лежи, спи, храпи! Трей с энтого кроаю, трей с туого кроаю, дуэ фамилие. Йо тихо подкроалсе с моря, тихо-тихо, и сначала к буольшим с энтого, дестро кроаю: нуож зоадь головы, пуод кость, и… — тут старик, держа два кулака один над другим, сделал короткое резкое движение вверх и ударил по столу так, что его зажигалка подпрыгнула и упала на пол, — с-с-сак! Финито! Фторуой буольшой: с-с-сак, финито! Соламенте вздохнул и умер, проавда как циловек. Йо тихо назоад в море, к левому краю. Но, коак треций анке уже был финито, четвиортый проснулсе и стрелуой в море! Убёг!
Старик помолчал несколько секунд, глядя в окно, потом ностальгически произнес:
— Э-э-э-э, молодуось, молодуось… Пиать муорских циловеков воа одну ноць, воа пиать минут! Но шиестого я анке не забуду, пока буду жив. Как он убёг, бестия!
— Ужасно. Как вы могли: и этих маленьких, всех…
— Они бы выросли, они бы рвали сети, цьто ноам тогда есть? Обоих соламенте вуот так… — старик снова сжал кулаки, но теперь поставил их рядом и сделал резкое движение в разные стороны, — карц! Обоих йо продоал тальянцам, в музей.
Синиша встал, поднял с пола зажигалку, положил ее на стол перед стариком и сел на стул Тонино.