— Гиляди, щто мне прислаль Джамбатиста, — сказал ему Селим в пятницу, когда итальянцы отошли от берега. — Я ему передаль бабки, щтоб он прислаль мне провод, и вот щто я получиль.
В коробочке лежала фотография мужчины и женщины, сидящих за столиком в каком-то ресторане, но их головы были вырезаны.
— Кто это?
— Билл и Хиллари Клинтон… Я, братк, я и Зехра. В Цюрихе, три год назад.
— А что с головами?
Селим раскрыл сжатые в кулак пальцы: у него на ладони лежали лица, которые отсутствовали на фотографии. Ему кто-то проткнул глаза, а Зехре — и глаза, и рот.
— Эт было в коробочке поменьщ…
— Ёкарный бабай! Это что, какая-то угроза?
— Какая-т? Да нас прост поубивайт, как щенят!
— Погодь, значит, они догнали, что ты их наколол и что малая все-таки с тобой?
— Ясен пень. Щто бы еще эт могло значить?
— Значит, они могут приехать сюда и кокнуть вас, в общем-то, когда им заблагорассудится?
Селим кивнул:
— И тебя могут, еси будещь с нами…
— Супер, твою мать… Погоди, меня они не могут, это будет международный скандал, грязное дело…
— Йес, эт ты правильно сказаль, грязное дело! Мафия думайт о государстве Италия больщ, чем о себе самой, так щто она, конещ, оставит свидетеля, она ведь всегда так делайт. А ты как раз тот калибр, щтоб вызвать межнародный скандаль… Тебя конещ не тронут, ага.
— Ладно, я врубаюсь, херню сморозил, успокойся… Слушай, я решил выйти завтра в море на катере Тонино и пройти половину пути до Вторича. Мне надо отправить пару имейлов и сделать пару телефонных звонков. Я бы и вас взял, раз такой стрём, прямо завтра, но мне самому ужасно стрёмно, ведь я никогда в жизни не управлял лодкой, — но если я пойму, что справляюсь, то послезавтра я переброшу вас на Вторич, топлива должно хватить, а дальше разбирайтесь сами. Идет?
— Идет, раз так над. А гиде мы сёдня будем спать? Мне ссыкотно оставаться дома.
— Блин, щас… Давай так: я дам тебе ключи от своего офиса, ты знаешь, где он находится. Когда совсем стемнеет, вы пойдете туда кружным путем, через лес. Возьмите с собой только самые необходимые вещи и переночуйте там. Закройте здесь, в доме, все двери и окна, а сами запритесь в офисе и не открывайте никому, кроме меня. Я должен вернуться где-то днем, не поздно.
— А как я узнаю, щто ты один, щто рядом с тобой нет Джамбатисты, который приставиль те ножь к горлу? Придумай какой-нить пароль.
— Ну, не знаю, ну это… Блин, что за фигня происходит… Не знаю, на хрен, я постучусь четыре раза.
— А знайщ песню Синатры: «Стрэйнджерс ин зэ найт…»?
— Ту лонли пипл… стрэйнджерс ин зэ найт — как-то так, да, знаю.
— Отличи, договорильсь. Постучись четырь раза и спой это. Еси не споещ, я буду знать, щто ты не один.
Синиша скептически усмехнулся:
— О’кей…
Сам он отправился ночевать прямо на «Аделине», но никак не мог уснуть больше чем на пять минут. Он просыпался, нервничая то из-за завтрашнего плавания, то от предчувствия приближения жаждущих мести мафиози, то от мысли о том, что его миссия поверенного, кажется, и правда близка к завершению, то его будил запах солярки, которую Тонино выиграл во время своей последней лотереи.
Он вышел из порта через полчаса после рассвета, чтобы не напугать последнюю оставшуюся средиземноморскую медведицу и не нарушить таким образом ритм, в котором Брклячич пересчитывал свою фасоль.
— Куды ты поарти, повери? Бежишь, цьто ли? — послышался откуда-то голос невидимого смотрителя маяка.
— Негетив! Йо вернусь уоколо полудня! — ответил он в пустоту.
— Повери, трей куошецьки! Трей!!! Воротилась коа мне Изуольда, у ней…
Стук мотора «Аделины» заглушил последние слова Брклячича, поэтому Синиша коротко отсалютовал ему и стал вновь всматриваться вперед, поверх носа катера. Выйдя в открытое море напротив Лайтерны, он стал оглядываться по сторонам в поисках хоть какой-нибудь точки в западной части горизонта, который становился все светлее. Нигде не было видно никаких плавсредств, тем более мафиозных. Он осторожно наклонил штурвал и медленно пошел вправо вдоль скалистого берега Третича. Заметив в контровом свете темный низкий силуэт Вторича, он направил нос катера на него, включил полный ход и шел так около получаса. Потом он снизил ход до минимума и крепко зафиксировал штурвал на этом курсе. Он установил на часах и телефоне будильники, чтобы они зазвонили через час, а сам задремал на корме.
Письмо в обе телефонные компании он составил за пять минут, а вот придумывание имейла премьеру и Жельке заняло у него несколько дней. В итоге он сочинил что-то вроде телеграммы: «Моя работа здесь наконец подходит к концу. Как там в верхах? Серьезный замес?» В таком формате соотношение отчаяния и абсолютной незаинтересованности, брезгливости и желания быть снова в теме показалось ему идеально сбалансированным. Без криков о помощи, но с намеком на готовность принять участие в новой битве.
Когда однообразный электронный сигнал вывел его из полусна, еще не было восьми часов. Было пока слишком рано для субботнего утра, чтобы кому-то звонить, да и сигнал еще только слабо мигал первой, самой короткой, черточкой на экране. Небо было ясным, а море абсолютно спокойным — он вздремнул еще полчаса, после чего принялся за работу. На дисплее телефона уверенно отображались все три палочки. Он заглушил двигатель и медленно потянулся, а по его лицу разлилась блаженная улыбка. Иногда по ночам, когда не было ни дождя, ни ветра, его поражала стоявшая на Третиче тишина, подобной он не слышал никогда в своей жизни: мягкая, глубокая, добрая — казалось, что ее можно потрогать руками. Однако та тишина, которую он вдруг услышал теперь, когда остановил мотор, была совершенно другой. Посреди спокойного, гладкого, как стекло, моря, под кристально чистым небом, в отсутствие каких-либо живых и искусственных источников звука, он стоял в центре Вселенной, слушая тишину, которая медленно растекалась по жилам, костям, мышцам и мыслям. Он зажмурился и почувствовал, как абсолютное беззвучие поднимает его куда-то ввысь, как будто он наконец выныривает на поверхность, чтобы глотнуть воздуха.
— А-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а! — закричал он что было силы и чуть не сошел с ума, в восторге от того, что в ответ не послышалось даже эха. Он быстро спустился в каюту, где стал наслаждаться звуками, на которые он раньше не обращал внимания: звуками своих шагов по доскам «Аделины», звуками открывания сумки и раскрытия ноутбука, звуками подсоединения кабеля к телефону. Звук печатания на клавиатуре был ему хорошо знаком, но теперь он ясно различал кое-что еще: тихое соприкосновение своих пальцев и пластиковых букв. Он еще раз пробежал глазами заранее подготовленные письма, желая поскорее с этим закончить, чтобы выключить слишком громко жужжавший компьютер. Он отправил все три письма, а потом проверил папку «Входящие», где лежал один-единственный имейл, полученный еще в феврале:
«Здесь намечается полный кавардак. Приеду, как только смогу. Во влож. прикрепляю пару своих фоток из Сеула. Целую, Желька»
С этим потом разберемся, решил Синиша, закрыл ноутбук и вышел на палубу. Он сел, облокотился о борт катера и задрал голову вверх. «Сучка, ни до ни после — ни одного письма» — с такой мыслью он поднимался из каюты. Она висела в его голове всего несколько секунд, после чего ее, как и недавний Синишин окрик, проглотила ароматная голубая тишина. Самым громким звуком на свете в течение следующих пятнадцати минут был шорох ткани, когда поверенный закидывал одну ногу на другую.