— Пазитив.
Все остальные согласно кивали, подтверждая каждую фразу своего оратора.
Синиша вдруг, впервые за двадцать лет, вспомнил одного мальчишку, который переехал в их район в тот год, когда он ходил в пятый класс, а уже на следующее лето вновь куда-то уехал. С ним происходило что-то похожее. Было особенно жутко, когда это случилось в первый раз: около школы играли в футбол, и новенького поставили на ворота. Он остолбенел как раз в тот момент, когда нужно было прыгнуть за мячом. Вся команда рычала на него из-за пропущенного гола, а он стоял без движения. Безумный Рыба, который играл в команде противника, первый смекнул, что к чему, и начал носиться с мячом вокруг кирпича, символизировавшего штангу: «Гол… гол… гол… и еще один…» Все жутко перепугались, а Рыба продолжал бегать с мячом и успел насчитать 32:1 в свою пользу, когда паренек наконец пришел в себя. Он стоял и непонимающе глядел на ребят, повторяя: «Чё случилось? Чё случилось?» После того случая бедняга стал выказывать отсутствие всякого присутствия сначала раз или два в неделю, а потом и каждый день. Когда он сам и вся школа к этому более-менее привыкли, наступило лето и парень с родителями уехал, говорили, в Словению, где мягче климат. Синиша вспоминал о том парне всего два или три раза в жизни, а теперь встретился с его двойником, который был для него единственной связью с логично устроенным миром.
— И что нам делать? Он точно придет в себя через пять минут? А если он схватит воспаление легких?
— Ноадо ицци, он ужо прибигёт за ноами.
— А если он станет лунатиком и упадет в море?
— Донт би фрэйд. Он никогда не муви ни на милиметур.
— Хм-м… Если я правильно понял, вы предлагаете идти дальше, а он нас догонит, когда очнется?
— Пазитив!
Синиша попытался снять с плеча Тонино связку газет, чтобы она не промокла, но бедняга так сильно сжимал веревку, что его пальцы даже посинели от натуги.
— Ну ладно, пошли, — сказал Синиша.
Через сто шагов тропинка сворачивала влево, огибая утес. Рядом с Синишей позади ослика теперь шел этот подозрительного вида глава торжественной делегации. Мужчина лет семидесяти, невысокого роста, коренастый, с непропорционально крупными ладонями, в поношенном черном костюме и потертой шляпе — он напоминал Синише дона сицилийской мафии старой закалки. Кто знает, может, на внутренней стороне входной двери у него висят две обрезанные двустволки: вроде бы для красоты, но всегда заряженные. Дождь слабо моросил, а ветер поменял направление и становился все холоднее и холоднее. Перед поворотом Синиша обернулся: Тонино стоял на том же месте подобно статуе героя, бдящего над вечным покоем этой бухты.
— Господи… — пробормотал Синиша, потом посмотрел на старого «сицилийца» и сочувственно ему улыбнулся. Тот ответил такой же улыбкой и коротко пожал плечами, после чего положил свою огромную ладонь ему на спину и слегка подтолкнул вперед.
— Ницево…
За поворотом Синиша ожидал увидеть первые третичские дома, но за ним оказалось лишь продолжение дороги, которая теперь вела через ущелье между скалами. Она шла немного вверх и упиралась в следующий поворот. Синише вдруг очень захотелось занять эти сто с небольшим метров пути разговором, пусть даже на местном «суахили».
— А что это за дорога? У нее есть какое-нибудь местное название?
— У доруоги но, — ответил ему старик, потом показал на левую скалу, что повыше, которую они только что обошли. — Но энто Перений Мур, а вуот энто, с эта стороны — Фтуорый Мур. Фронт уол — Секонд уол…
— А! Значит, это Передняя стена, а вот это — Вторая стена! Прошу прощения… Вы ведь немного говорите по-английски, да?
— По-штрельски.
«Штрельский, штрельский», — повторял про себя поверенный хорватского правительства, пытаясь поскорее вспомнить, где он это уже слышал и что это значит.
— А, австралийский! Штрельский — это австралийский! Правильно? Ну вот, я прибыл меньше получаса назад, а уже делаю такие успехи! — молол чепуху Синиша, сам удивляясь тому, что он несет. Старик серьезно кивнул, и это вдохновило его на продолжение экспромта.
— Ай Синиша! — ударил он себя в грудь, потом положил руку на плечо собеседника. — Энд ю?
— Ми Бартул, — ответил он. — Барт.
— Барт! Барт Симпсон! — решил пошутить Синиша, о чем сразу же пожалел. Лицо Бартула вдруг окаменело, как будто он услышал гром среди ясного неба.
— Негетив. Барт Квасиножич, — пробурчал он и ускорил шаг.
Остаток пути они поднимались молча. А там, где Перений Мур и Фтуорый Мур почти сливались в поцелуе гигантских губ, Синиша вдруг обомлел подобно застывшему несколько минут назад Тонино. Внизу, за поворотом дороги, простиралась долина, как будто сошедшая с нарядной открытки. Вдоль ее дна тянулась самая широкая улица поселка, вымощенная камнем и блестевшая от дождя. По обе стороны от нее на пологих склонах в два-три правильных ряда разместились каменные, в основном двухэтажные, дома: около тридцати по левую сторону и приблизительно столько же по правую. В начале и в конце главной улицы стояло по церквушке: у них не было колоколен, но у каждой имелась небольшая плоская звонница над порталом. Деревня была окружена каменными стенами, за которыми виднелись зеленые насаждения. Вдоль левого склона рос только виноград, а…
— Уф-ф, вы недалеко убежали, — услышал застывший от изумления Синиша у себя за спиной знакомый голос на знакомом языке. Задыхавшийся и вымокший до нитки Тонино по-детски улыбался. Вдоль его носа свисала мокрая прядь волос.
— Ну, что скажете, господин поверенный? Впечатляет, не правда ли?
— Да, да… Очень красиво. А ты как? Все в порядке?
— Все нормально, все нормально, — отмахнулся Тонино. — Я вам потом все объясню, поверьте, это ерунда… Вы только посмотрите на нашу деревню, а?
Тонино положил мокрую связку газет на землю, потом соединил ладони в горсть, как будто собирался умыться.
— У вас две церкви? — спросил Синиша, не зная, что еще сказать.
— Да, — ответил Тонино, на лице которого не осталось и следа от недавнего глупого выражения. — Святого Евсевия и святого Поллиона, как в Винковцах[4]. Только у них там одна общая церковь, а у нас каждому поставлена своя… Сешеви и Супольо.
— Сешеви и Супольо… — повторил Синиша после недолгого молчания. Он почувствовал, что безумно устал и его тело изнутри начинает бить легкая, невидимая со стороны дрожь, как это бывает после долгого и тяжелого путешествия.
— Думаю, с меня на сегодня достаточно, — сказал он. — Где вы меня разместите, чтобы я хорошенько выспался, а завтра мы бы вместе принялись за работу?
— Разумеется, у меня — как это подобает поверенному. Вы поужинаете, расслабитесь…
— Нет, Тонино, я хочу просто лечь и заснуть. Отведи меня куда нужно и, пожалуйста, больше ничего не говори.
Последние слова Синиша произнес медленно и холодно, в его голосе послышалось предупреждение. Он почувствовал, как им овладевает «Настоящий Синиша». Так Желька называла интенсивные приступы жуткой раздражительности, порой даже бешенства, которые с ним периодически случались. «Настоящий Синиша» не слишком беспокоил ее вплоть до того дня, когда она, собственно, и придумала это прозвище. Она впервые его так назвала спустя полчаса после того, как он разорвал свою рубашку, которую она собиралась погладить, а он не дал. Он много размышлял об этом своем демоне, искал звоночек, призывающий его, но единственное, к чему он пришел, был тот факт, что момент появления «Настоящего Синиши» связан с иррациональным и очень сильным желанием, чтобы все — по щелчку пальцев — оставили его в покое. Учитывая то, с какими персонажами он общался последние годы, в этом не было ничего удивительного. Удивляло скорее то, что «Настоящий» мог овладеть им и тогда, когда он находился в самой приятной компании. Со временем Синиша научился обуздывать и скрывать «Настоящего» до момента, когда он оставался наедине с собой, но тогда он обычно уже был слишком изнурен, чтобы праздновать победу на два фронта.
Вот и теперь ему вдруг захотелось остаться на этом бессмысленном и лишнем острове, торчащем посреди Адриатики, в полном одиночестве, а не в компании этих мутных личностей, так зловеще его встретивших. Он стал быстро спускаться по неровной дороге, обогнав ослика и его погонщика, а длинноногий Тонино молча поспевал за ним. Наступив на отполированный камень, первый из тех, которыми была вымощена главная улица, Синиша слегка поскользнулся и остановился. Справа от него стояла церковь, а перед ней — небольшая лоджия[5]. Он решительно повернулся назад, произнося: