— Все в порядке, малыш.
Он улыбнулся мне.
Эшлинг молча положила руку брату между лопаток и повела его вниз по дорожке.
Микки стоял и смотрел.
Я тоже.
Когда они благополучно пересекли улицу и Киллиан уже мчалась по двору, а Эшлинг петляла позади него, Микки повернулся ко мне.
— Их мать пьет.
Из-за его откровенной честности и неожиданности признания, я ничего не могла ответить, только смотрела.
— Я говорю тебе это потому, что по большей части она в норме, — продолжал он. — Но в остальное время просто невозможна, так что все в городе знают об этом, а значит, в конце концов, ты тоже узнаешь.
— О Боже, Микки, — прошептала я. — Не знаю, что сказать.
— Не надо ничего говорить, — сухо ответил он. — Время покажет, правильно это или нет, что я положил конец этому кошмару, чтобы у моих детей был один дом, где бы у них там все время был родитель, нужен он им или нет, а не родитель, который одну половину времени заботится о своих детях, а другую половину прикрывает то дерьмо, что творит его жена. И хорошая новость в том, что, когда она с детьми, она в норме. А плохо то, и мне это ненавистно, что мне приходится держать своих детей подальше от их мамы.
Я сжала губы, потрясенная его рассказом, опечаленная им, и не зная, что сказать или сделать.
Микки же наоборот, знал, что делать, поэтому продолжил:
— Я также говорю тебе это, потому что Эшлинг любит печь, находиться со своей семьей, заботиться о нас во многих отношениях. Но не тогда, когда она рядом с женщиной, у которой к руке приклеен бокал вина, которая бормочет что-то себе под нос, роняет муку и забывает, сколько сахара положила.
Боже.
Бедная Эшлинг.
— Хорошо, — тихо сказала я. Прозвучало неубедительно, совершенно не достаточно, и даже не покрывало ни капли из того, что я чувствовала или хотела сказать, но это было единственное, что я могла из себя выдавить.
Микки продолжил:
— Для меня это отстой, но я строг, потому что она не такая. Где-то в глубине души она знает, что должна загладить свою вину перед ними, и позволяет им творить кучу дерьма, которую она не должна позволять.
Это прозвучало почти как удар по больному, но, очевидно, что я ничего не сказала, что было хорошим решением, потому что Микки пока еще не закончил.
— А еще хреново, что мы с детьми должны полагаться на этот городок, — продолжил он, и его голубые глаза стали полны решимости. — И ты в этом городке, дорогая, прямо через дорогу. Моей Эш много не требуется. Она самая лучшая девочка на свете, и не только потому, что ей четырнадцать и она достаточно умна, чтобы понимать, что простые вещи в жизни могут принести больше всего радости. Это значит, что она с удовольствием шлепала вместе с тобой глазурью по кексам, даже если потратила на это минут пятнадцать. Она будет помогать тебе и завтра. И я скажу сейчас, я ценю, что ты позволила ей это.
— Я… — я замолчала, потому что боялась, что начну плакать. Я сделала глубокий вдох, подавила желание и выпалила: — Я буду через дорогу для нее или Киллиан в любое время, когда ты или они будут во мне нуждаться.
Так, ну и зачем я это сказала?
Зачем?
Это были дети Микки и им следовало приходить вместе с Микки. Я не могла одновременно избегать его и дружить с его детьми.
Тем не менее, я знала, что собираюсь это сделать, и при этом, вероятно, потерплю впечатляющую неудачу в части избегания Микки.
Это дало мне ощущение, что я попала в беду, и со всеми другими чувствами, которые я похоронила, это было действительно не хорошо.
Он протянул руку и легко коснулся пальцем тыльной стороны моей ладони. Это мимолетное прикосновение послало мурашки по моей руке, плечу и груди, прямо к двум конкретным целям.
Я стояла неподвижно и позволяла ему, и мне это нравилось — нет, я это полюбила — но в то же время я была ошеломлена этим ощущением, будто никогда за всю свою жизнь не испытывала ничего подобного.
И благодаря этому глубокому переживанию Микки сделал его еще более глубоким, нежно сказав:
— Спасибо.
Когда я ответила, мой голос был низким и хриплым, и я надеялась, что это объяснялось эмоциями по отношению к его детям, а не тем фактом, что меньше чем на полсекунды он мог дотронуться до тыльной стороны моей руки, и это заставило мои соски затвердеть.
— Не за что.
Он кивнул мне.
— Увидимся утром, Амелия.
Я подавила побежденный (или, возможно, возбужденный) вздох и заставила себя улыбнуться.
— Да, Микки. Увидимся утром. И спасибо, что познакомил меня со своими детьми.
Он начал двигаться, бросая через плечо ответную улыбку, в то же время, выстрелив стрелой прямо мне в сердце.