Черт возьми, Микки был полностью готов начать бизнес. У него было два важных дела, к которым он должен приступить по возвращении (подрядная работа приносила больше денег), и в первый же рабочий день он уходил от Ральфа.
Я не могла себе представить, что же пошло не так.
Но среди всего этого совершенства я все еще оставалась самой собой.
Скучной Амелией Хэтуэй, без работы, без драйва, без амбиций, проводящей время за выпечкой, декором и волонтерством в доме престарелых.
— Амелия, — позвала Джози.
Я посмотрела в ее сторону и пробормотала:
— Я не голодна. Не возражаете, если я уйду?
— Детка, по-моему, тебе лучше остаться со своими девочками, — мягко сказала Алисса.
Я взглянула на нее.
— Ты должна вернуться к работе, и Джози тоже.
Но не я. Это был один из немногих дней, когда я не ходила в «Дом Голубки».
Дети находились у Конрада и мне совершенно нечего было делать.
— Я перенесу клиентов, — предложила Алисса.
— Я сама занимаюсь своими делами, Амелия, — напомнила Джози.
Я покачала головой, роясь в сумочке рядом с собой, чтобы вытащить несколько купюр. Я вынула их из кармашка и бросила на стол.
— Обед за мой счет, — сказала я, не глядя ни на одну из них, и выскользнула из кабинки.
— Амелия, останься, — уговаривала Джози, пока я снимала куртку с крючка, прибитого к перекладине в конце каждой кабинки.
Я взглянула на нее.
— Правда, мне просто нужно немного побыть одной и подумать.
— Детка, ты должна… — начала Алисса.
— До скорого, — перебила я ее и, натянув куртку и сумку, поспешила скрыться.
Я приехала домой, вышла из гаража и остановилась у великолепного обеденного стола, на котором несколько недель назад Микки трахал меня.
А потом, прямо там, он сказал мне, что любит меня.
На барной стойке не было ни пустых банок из-под шипучки, ни десертных тарелок с крошками, ни банок из-под печенья с криво закрученной крышкой.
На лестничной площадке у окна на великолепном ковре стоял замечательный шезлонг с напольным торшером и столом — его любезно отыскал дизайнер Джози.
Дом был огромным.
Огромным и красивым.
Огромным, холодным и пустым.
И я обнаружила, что стою там, глядя на красоту, которую создала, думая, что когда мои дети уедут в колледж, они отправятся далеко и никогда не вернутся в Магдалену.
И после того, как Микки покончит со мной, как только они уедут, я съеду из своего показного дома через дорогу от Донованов.
Я не знала, куда. Даже не знала, переживу ли эти годы, живя напротив Микки и его детей.
Я просто знала, что меня здесь больше не будет.
*****
Когда вечером зазвонил телефон, я сидела в шезлонге под пледом с книгой и потягивала вино из бокала.
Я посмотрела на него, лежащего на столе рядом со мной, увидела, кто звонит, отставила бокал и ответила на звонок.
— Микки, — поздоровалась я.
Последовала пауза, прежде чем он сказал:
— Привет.
Я ничего не ответила.
— Ты здесь? — спросил он.
— Да.
— Ты в порядке?
— Все отлично, — солгала я.
— Дети с тобой?
— Нет.
Он замолчал.
Я ничего не говорила.
Он закончил молчание словами:
— Мы вернемся завтра.
— Я помню.
— Ранний рейс отсюда, а туда возвращаемся поздно.
— Да.
— Ты уверена, что с тобой все в порядке?
— А почему бы мне не быть в порядке?
— Ты говоришь словно с тобой что-то не так.
Не так.
Я была по уши влюблена в мужчину, который без всякой причины больше меня не хотел.
— Я в порядке, — снова соврала я.
— Похоже, не в порядке.
— Все нормально.
— Эми, какого черта? Поговори со мной, — приказал он.
А теперь, после нескольких недель моих осторожных попыток заставить его говорить, он хочет, чтобы я с ним поговорила?
— О чем? — спросила я.
— Какая муха тебя укусила? — раздраженно спросил он.
Я не попадусь на эту удочку. Я не могла понять, зачем ему нужна моя реакция, но он ее не получит, потому что у меня ее не было.
— Никакая, Микки. Когда ты позвонил, я пила вино и читала. И сейчас здесь довольно поздно.
— Девять тридцать, — сказал он.
— Да. Я расслабилась и погрузилась в чтение. Сегодня я обедала с девочками. Никакого «Дома Голубки». Ничего важного. Мне нечего сообщить. Я немного устала и, наверное, скоро отправлюсь в кровать, но мне очень нравится эта книга, так что я продолжу чтение.
Он сделал паузу, словно пытаясь переварить сказанное, оценивая правдивость моих слов (а правдивости не было абсолютно никакой), прежде чем сказал: