Ивейн чувствовал, что должен удалиться во мрак и испросить у духов прощения за содеянное, грозившее ослабить его звено в этой вечной цепи.
– Побудь здесь, подожди, пока я не вернусь. С этими словами жрец поднял посох и протянул его к завесе из зелени, усеянной розами и шипами. Преграда дрогнула, расходясь, как под невидимой рукой великана. Друид шагнул за ее пределы, и она тотчас же снова сомкнулась.
Анья вновь осталась одна в завороженном укрытии, но в душе ее уже не было той безмятежности и покоя, как в ту минуту, когда она пришла сюда, – их смыли горькие, пусть даже и справедливые слова Ивейна. Девушку огорчало не то, что Ивейн высказал вслух давно известные ей истины. Она приходила в отчаяние от собственного поступка. Опять она позволила своим эгоистическим желаниям взять верх над рассудком. Но черное не может быть белым, и Ивейн, подчинившись ей, совершил теперь нечто, о чем потом будет горько жалеть. Вот так же она вынудила его взять ее с собой в путешествие. Оно прошло бы быстрее и проще, если бы она не обременяла его. Нет, разница все же была. Минуты их страстной любви – это нечто, куда более серьезное, и последствия их могут оказаться куда более длительными. Образ ребенка с черными волосами Ивейна и его голубыми глазами мелькнул на мгновение в сознании девушки. Вряд ли Ивейн простит ей ребенка, даже если в нем будет всего лишь четверть саксонской крови.
Она бессознательно прижала ладони к плоскому животу. Поскольку жрицы должны быть чистосердечны, она не может молить Бога о том, чтобы он не посылал им дитя – плод их великой, безнадежной любви.
Ничто вокруг не шелохнулось, не дрогнуло – ни листик, ни длинные стебли травинок, – но Анье вдруг показалось, будто порыв ледяного, колючего ветра, откуда-то налетев, пронизал ее насквозь. Девушка встала и быстро оделась. Остаться здесь, где они наслаждались любовью и счастьем, утраченными теперь навсегда, было выше ее сил. Страдания ее станут лишь острее. Она пришла сюда одна и может точно так же вернуться в лагерь, к костру.
Анья шагнула к зеленой завесе, и висящая ветка плюща снова упала ей в руки. Девушка потянула за нее и вышла – перед ней был полуночный лес. Погруженная в свои горькие размышления, Анья шла по тропинке, пробираясь сквозь разросшиеся кусты и осторожно, чтобы не споткнуться, обходя поросшие травой кочки…
Они были так мягки, что смягчили и неожиданное падение девушки, и приглушали шаги человека, удалявшегося прочь со своей добычей.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
– Возьми ее и поторопись! – Торвин указал рукой на обмякшее тело, завернутое в домотканое одеяло и перекинутое через седло громадного жеребца. – Я приду завтра и приведу остальных в гостеприимные объятия.
Когда темные очертания коня и всадника растворились в клочьях бледного, плывущего над долиной тумана, исчезнув в ночи, Торвин, довольный успехом, вернулся к стоянке. Малец, по счастью, так быстро и крепко заснул, что он смог ускользнуть незамеченным, чтобы прокрасться вслед за жрецом и его красавицей.
Однако не так-то легко оказалось добыть желаемое. Торвин тщательно обыскал все окрестности вокруг того места, где он потерял след парочки, но они словно в воду канули, растворившись во мраке ночи. Он уже потерял было надежду и решил возвратиться в лагерь, когда прелестница, откуда ни возьмись, сама вдруг очутилась перед ним на тропинке. Стоило ему слегка ударить по золотистой головке, как она без сознания упала к его ногам. Сообщник Торвина, тихонько следовавший за ними на некотором расстоянии с минуты их первого столкновения с Ивейном, подоспел, чтобы побыстрее увезти девушку.
Торвин самодовольно подумал, что все получилось как нельзя лучше. Хорошо, что они за день прошли так много. Аббатство Экли лежало на юге, неподалеку отсюда. Его сообщник вполне может доставить девчонку епископу, прежде чем первые лучи восходящего солнца окрасят горизонт на востоке. А завтра… Торжествующая улыбка Торвина стала шире.
В этот миг на стоянке, чуть в стороне от Торвина, приземистая фигура склонилась над спящим мальчиком.
Киэр проснулся, почувствовав, что в рот ему запихнули кляп. Задыхаясь, он попытался сесть, стараясь в то же время вытолкнуть изо рта затычку. Но у него ничего не вышло. Свободный кусок материи сейчас же завязали у него на затылке, а руки рывком завели за спину и стянули веревкой.
Лисенок, как молния, метнулся к мужчине и тут же отчаянно завизжал. Рольф, размахнувшись дубинкой, ударил зверька, вцепившегося зубами ему в руку. Когда тот отлетел на землю, он с удовольствием пихнул его ногой.
Крепко, до боли, связанный, Киэр, широко раскрыв глаза, переводил их с обмякшего тельца несчастного Нодди на толстяка, поставившего мальчика на ноги, и на другого, его сообщника, который перекинул пленника через плечо.
От сильного толчка у Киэра перехватило дыхание, и он потерял сознание. Так, бесчувственного, его и унесли торопливо в темную чащу леса.
Ивейн посмотрел на безмятежно журчащие, мерцающие струйки ручья, текущего среди роз и плюща этого мирного уголка, и мрачно нахмурился. В укрытии было пусто. Ничто не указывало на то, что произошло здесь недавно, – ни единого признака ни сладостного, запретного слияния, ни незабываемого восторга.
Ивейн повернулся так резко, что плащ взметнулся черным вихрем. Анья должна была послушаться, когда он просил ее дождаться его возвращения. Теперь, когда они почти у цели, опасности неизмеримо умножились. Она и сама уже не раз имела случай убедиться в этом.
Синее пламя полыхнуло в глазах жреца, когда он широко зашагал через лес, надеясь, что девушка просто вернулась к стоянке. Конечно, он с удовольствием отругал бы ее за это и на душе у него стало бы легче. Но если ее там не окажется, если кто-либо посмеет обидеть его возлюбленную, несчастный дорого за это заплатит.
Ивейн пошел быстрее, и с каждым шагом его гнев нарастал. Он вызовет бурю и призовет гром и молнию на голову ничтожного негодяя… Он…
Внезапно Ивейн застыл как вкопанный. Бели он утратит важнейшее для друидов качество – самообладание, – ему не удастся совершить ничего достойного. Более того, обращение к ужасным и всемогущим духам стихии в гневе могло бы дорого обойтись жрецу. Разве Глнндору, когда он поднял страшный шторм, это не стоило жизни единственного сына? Необходимо безмерное, безграничное спокойствие, если надеешься обуздать эти стихийные силы и скрытые в них смертельные опасности.
Сознавая, что в гневе взывать к неистовым духам бури нельзя, поскольку это может кончиться поражением и гибелью, Ивейн сдержал ярость. Он отомстит, но не теряя самообладания и предварительно тщательно все продумав. Он получил невероятную власть над стихиями, глубоко почитая их и прибегая к их помощи с величайшим почтением. Любое приказание, отданное в гневе, было изменой его связи с природой, и поднять мрачные и зловещие силы шторма возможно лишь тогда, когда иного выхода нет.
Торвин с негодованием разглядывал открывшееся перед ним зрелище. Если не считать маленького лисенка, лежавшего неуклюжим комочком, стоянка была пуста. Ах да, остался мешочек мальчишки с его пожитками, но сам мальчишка исчез.
– Что это значит? – прогремел голос Ивейна прямо за костлявой спиной тэна. Жрец понял, что потерял и возлюбленную, и Киэра – и это уже было страшно. В одной руке он сжал посох, в другой – рукоять меча. Так вот чем ему пришлось заплатить, подумал друид. Расплатиться за то, что оставил Анью, за эти несколько мгновений уединения, когда он надеялся вновь обрести равновесие, подтвердив клятву всю жизнь посвятить служению духам природы.
Несмотря на потрясение, вызванное исчезновением двух его спутников, Ивейн удивился, заметив, что Клод, похоже, потрясен и обескуражен не меньше его. Тем не менее Ивейн обратился к нему.
– Что здесь произошло?