Молнии Гиты теперь били в треугольник и, многократно усиливаясь, отражались от него и вонзались в злую колдунью.
И вдруг женщина исчезла. Крик ее еще некоторое время эхом отдавался в лесу, затем угас.
Глиндор прошел вдоль наружной стены пещеры и сел неподалеку от входа. Измученный битвой, он был доволен, он чувствовал, что давно обещанный покой зовет его, ждет его, но не спешил ответить на этот зов, желая побыть в этом мире еще немного.
Как только нечеловеческий крик колдуньи угас вместе с бурей, Брина вышла из пещеры и увидела необычное зрелище. Казалось, вся природа радуется поражению Гиты: стояла глубокая ночь, в безоблачном небе блестели звезды, но птицы оглашали воздух радостным пением и к их торжествующему хору присоединялись голоса других животных.
Задумчиво улыбаясь, Брина обнаружила Глиндора неподалеку от входа в пещеру. Опустившись рядом с ним на колени, она обеими руками взяла его морщинистую руку.
– Брина, умоляю, не горюй обо мне. – Он стиснул ее руку и сурово посмотрел на нее. – Я бы предпочел, чтобы ты отпраздновала одержанную мной победу. Это было сделано ради всего доброго на свете. Гиты больше нет.
Брина кивнула, но не могла унять боль в сердце: она лишалась его поддержки и любви, хотя он, пожалуй, стал бы отрицать последнее, произнеси она это вслух.
– Я хочу сказать тебе вот что: ты хорошо выполняешь свое предназначение. Оно рано открылось тебе и проявилось в сочувствии всем больным созданиям, нуждающимся в твоем таланте целительницы.
К радости Брины, что дедушка смог пробыть с нею еще некоторое время, прибавилась радость от его слов, что он гордится ею и уверен в правильности выбранного ею пути. Брина плакала.
Помолчав, Глиндор сокрушенно признался и в ошибке:
– Твой отец погиб по моей глупости. Это причиняет мне страшную боль, и я был неправ, когда требовал от тебя слишком многого. Мне повезло, что ошибки мои прощены. – Улыбка его стала более теплой, но голос становился все слабее, словно то, что он говорил, было сказано уже по пути в другие миры. – Ивейн прекрасно сможет меня заменить. – После каждой фразы он делал глубокий вдох. – Мой посох я обещал ему… Он заслужил его и сумеет разумно его использовать… Чтобы не допустить и мысли о поражении, я оставил его в туннеле… Прошу тебя отдать его в руки Ивейна.
Брина чувствовала, что он ускользает от нее. По щекам ее текли слезы, но она не стеснялась их.
– Я должен рассказать тебе еще кое-что до того, как я обрету свободу… – Теперь его голос превратился в шепот, и Брина наклонилась к его губам, чтобы расслышать. – Мне следовало бы догадаться… – Он еле заметно покачал головой. – Но все было окутано злом… Только сейчас…
Брина поняла, что, пока он дожидался ее прихода, злое колдовство рассеялось и он получил какое-то сообщение. Она ласково нахмурилась. Что еще могло быть связано с поражением Гиты? Она подумала, что, вероятно, с уходом старшей колдуньи младшая не представляет опасности. Она не хотела думать об Элис, но это от нее не зависело.
– Сходство между Ллис и Элис… а также между Элис и Ивейном. Здесь дело не в том, что кто-то принял образ другого… Было трое детей, трое близнецов.
Брина была поражена. Она слегка откинулась назад. Дед был прав. При их способности слышать тайные голоса им всем следовало бы догадаться. Друид, отец Ивейна и Ллис, был благословлен, а кое-кто мог считать, что и проклят, тремя детьми.
Брина хотела спросить что-то еще, но веки Глиндора, похоже, стали такими тяжелыми, что он уже не смог их поднять. И она не хотела терять последних минут его жизни:
– Дедушка… – Он умирал, и она уже не могла больше думать ни о чем, кроме прощания. – Ты всегда будешь жить в наших сердцах и в наших делах.
Ласковая улыбка появилась на губах Глиндора, и он наконец обрел тот покой, которого так долго ждал.
Стояла глухая ночь, но Адам не спал. Ему все еще не удалось сбросить напряжение после трудного дня. Он лежал без сна в своей темной спальне. Связанного Саксбо поместили в крохотную спальню Ани, а девочка вместе с Мейдой перешла в спальню родителей. Дюжий Пип, не желая допустить побега узника, дремал на матрасе у входа в импровизированную тюремную камеру. Вооруженные жители деревни стояли на страже у двери с внешней стороны.
Адам был поглощен размышлениями о своих заботах, но тем не менее уловил тихие рыдания за стеной, у которой стояла его лежанка. Он прекрасно знал, что там спала Ллис. Сам факт, что она была совсем рядом, стал для Адама причиной многих бессонных ночей.
Он слышал боль в голосе девушки и не мог от нее отмахнуться, потому что опасался, что причинил эту боль сам – он не забыл ни того, что произошло той ночью на холме, ни того, как он отдалился от нее наутро. Всего лишь несколько часов назад, беседуя с Ллис, он понял, что с его стороны было глупо сомневаться в этой девушке. Она была добра и обладала верой и мужеством. Теперь он знал это. Ее любовь растопила броню его сердца. И он сдался.
И не важно, кто или что было причиной ее горя, он знал, что должен утешить любимую. Опасаясь за ее доброе имя, он постарался выйти из своей спальни очень тихо и так же тихо вошел в ее каморку и закрыл за собой дверь, чтобы они могли остаться наедине в комнате, освещенной только слабым сиянием угольков в крошечном железном горшочке.
Погруженная в свою печаль, Ллис не заметила, как он вошел. Она осознала его присутствие только тогда, когда он осторожно взял ее на руки. И вот она уткнулась мокрым от слез лицом куда-то между шеей и широким плечом, а он прислонился к стене, разделявшей их комнаты, и нежно укачивал ее, прижимая к груди.
Постепенно успокаиваясь, Ллис осознала, кто пришел, чтобы утешить ее в печали, и крепче прижалась к любимому.
Адам чувствовал изменение ее состояния. Он запустил пальцы в ее густые черные кудри и ласкал их, пока она не повернула к нему лицо. В глазах ее стояли слезы. Адаму было больно видеть ее в таком состоянии. Боясь, что он является причиной ее слез, он тихонько спросил:
– Почему ты плачешь?
– Глиндора больше нет. – Слова сопровождались тихим всхлипом.
Адам был смущен этим заявлением и слегка нахмурил бронзовые брови.
– Ну да, он рано ушел, ты еще спала. – Конечно, старый колдун был ее наставником, но вряд ли она плакала из-за его ухода.
Ллис покачала массой спутанных черных кудрей и глубоко, прерывисто вздохнула:
– Он перешел в лучший мир.
– Откуда ты знаешь? – Уже задавая вопрос, Адам знал, каким будет ответ.
– Я чувствую это, – улыбнулась она сквозь слезы, но даже эта слабая улыбка обрадовала Адама. – Я чувствую это здесь.
Он видел, как Ллис приложила ладошку к сердцу. Точно так же Брина объясняла, откуда она знает о ранении Вулфа. Но на этот раз он не сомневался в достоверности подобных знаний.
– Ты веришь мне? – спросила Ллис, надеясь, что это так, но все же опасаясь обратного.
Он кивнул, и на его золотых волосах мелькнул слабый отсвет тлеющих углей.
– Независимо от того, чему меня учили, я видел достаточно, чтобы поверить в это.
Ллис не была уверена в том, как следует понимать его слова, как похвалу или оскорбление, и он успокоил ее:
– Я вырос, веря в то, что христиане являются носителями правды и защитниками добра. В то же время предполагалось, что язычники погрязли во всех мыслимых и немыслимых грехах. Мне и в голову не приходило, что может быть и третье мнение об этом, – тихо говорил он в темные мягкие волосы. – Однако через несколько недель после того как я приехал в Трокенхольт, я узнал об обычаях друидов и понял, что не так уж просто отличить добро и зло.
Эти его слова напомнили ей о конфликте, предсказанном Ивейном, и она задрожала.
Не зная об обязанности, возложенной Ивейном на Ллис, Адам неправильно истолковал причину ее огорчения. Он решил, что она вспомнила свой вопрос о его матери и о его ответе на него, а также о том, как он оттолкнул ее после волшебной ночи счастья, проведенной ими на холме.
– Я был не прав, что не ответил тебе, когда ты спрашивала о моей матери.
Ллис хотела заверить его в том, что ему не нужно ворошить болезненные воспоминания: уж лучше оставить их при себе. Но его пальцы закрыли ей рот.