— Тише, Гвоздик, тише, сейчас пойдем. Дождемся и пойдем…
И случилось-таки нежеланное: вышел из мыльни старый Мантуша, ростом маленький, едва не с Лина… кашляет… Но ничего не закричал в их сторону старик, не набросился с бранью, — он даже и не взглянул в их сторону, а побрел, с палкой в одной руке и с узелком в другой… Слава богам!
— Ну что вы так долго! Тетушка Тоша, Суня, я уж думал, что вы раньше меня вышли и ушли!
— Как же мы ушли, когда мы здесь! У тебя все хорошо?
— Да.
— Тогда пойдем… Только не бежать… Тихо, спокойно, не поднимая пыли…
Тоша и Суня после мыльни были до краев наполнены благостью, на розовых щечках только улыбки, в глазах покой… Мыльня — великое дело!
Лину было странно: какая может быть пыль на каменной мостовой, но он не спорил, шел в ногу со спутницами, не спеша…
— Сейчас вернемся, туда-сюда по мелочи, да и спать до ужина! Вот это жизнь, вот это радость от нее! Да, Суня?
— Да, тетушка! Если только ничего на нас не свалится, когда вернемся…
— Боги милостивы, авось не свалится…
Боги действительно оказались милостивы к женщинам, хотя и не совсем в том смысле, которого бы они ждали.
Трактирный двор встретил их суматохой и десятком трезвых вооруженных стражников управы, под руководством одного из приказных той же управы: пока Тоша, Суня и Лин с Гвоздиком ходили на базар и в мыльню, воин Зиэль успел поссориться с приисковыми золотоискателями, буйно гулявшими в этом же трактире, и насмерть зарубить секирой троих из них. Попутно участники ссоры перебили множество посуды и наломали мебели. Но что такое немудреная кабацкая мебель: столы на козлах да лавки с табуретами… Розыск шел отнюдь не по имущественному ущербу: его Зиэль покрыл из собственного кармана тут же, на месте, еще и кровь на полу свернуться не успела, а вот покойники… Добро бы в будний день обычная поножовщина, так тут бы и местный доглядчик из правобережной стражи управился, самостоятельно разобрал бы случай на правых и виноватых, но сегодня, в один из самых главных праздников… Как тут быть?.. Однако золото Зиэля и здесь подсказало всем правильный, всех устроивший выход из положения: вина за случившееся была на обеих сторонах, разгоряченных простыми и крепкими пьянящими напитками, а все обстоятельства дела Зиэль расскажет по розыску после праздника, придет сам в управу и объяснит дополнительно, как и что было. Трактирщик и свидетели — уже рассказали, что знали, а понадобится — и они на гору поднимутся, в управу сходят. Покойников увезли — два кругеля за труды похоронщикам, стража отсалютовала хозяину трактира и ушла, делить три червонца на десять человек (приказному — отдельные два червонца), трактирщику Тоху — уже заплачено, и еще будет… Вот только до черезследующего рассвета женщинам здесь работать нельзя, потому как — убиенные покойники были… Обычай — это обычай, пришлось Тоху посыльных посылать, да двух дополнительных слуг из другого трактира на полтора дня одалживать… А тетушке Тоше и Суне — в задние комнаты идти и носа не высовывать… Они бы и так должны были отдыхать до завтрашнего дня…
— Ох, ох, ох… Чем такой роздых, так лучше работать. И ведь каждый месяц одно и то же. Но уж тут ничего не попишешь, да и мужчин не переделаешь… А вот мой Тох — уже четвертый год… тьфу-тьфу не сглазить… — ни с кем на ножах не пырялся.
— Потому что все его боятся, тетушка…
— Цыц, стрекоза! Не боятся, а уважают, да и он знает, что я всегда сержусь за такое. И вообще он не шпынь, и не голодранец, и не разбойник по найму, как этот наш… бородатый… У него поважнее дела, чем людей увечить. Пойдем, Суня, до послезавтра нам всех дел — спать и сказки вспоминать да рассказывать.
Лину в своей жизни довелось насмотреться ка-бацких ссор, немало довелось, с увечьями и смертями… — жизнь такова. Где люди — там и оружие. Где еда — там и выпивка. А как соберутся все они в одном и том же месте — тотчас и непременные ссоры. Зазеваешься, не отбежишь от них подальше — быть беде, не раз и не два попадались непричастные под чужой нож, меч или топор… Мир так устроен, всюду так. Когда Лин сам вырастет, войдет в силу и возраст — тогда он и сам никого не испугается, а любого победит. И что особенно радовало Лина в этих его мечтах: что воином всякий может стать, простолюдин и дворянин, и монахи-воины бывают… В гладиаторской школе учат биться всеми способами: немало прославленных на всю Империю воинов вышли из гладиаторов. Говорят, раньше, в древние годы, в гладиаторах были одни рабы-невольники, а теперь подобное — большая редкость, потому что раб думает больше не о победах, не о славе, не о деньгах, а лишь о том, как бы посильнее навредить хозяевам, да сбежать… У них на побережье все об этом знают, поэтому на прибрежных землях — сплошь свободные люди, раба не встретишь. Свободным быть — лучше, чем рабом.
— Что?..
— Оглох, что ли? Есть хочешь?
Зиэль пообедал всласть и поотмяк, отвлекся памятью от дневных событий. По глазам видно: осоловел, сейчас пойдет спать, он любит днем поспать. А пока — с Лином разговаривает, да мозговые кости лениво погладывает, мозг оттуда выковыривает. Мозг в костях — настоящее лакомство, не хуже леденцов. И что такое три леденца для мужского живота? — жалкий, не стоящий упоминаний пустяк. Лин сглатывает и кивает:
— Угу. Не худо бы.
— Так тогда проковыряй уши, — там небось вода налита, сто раз тебе повторять! Вот рыба, вот мясо, вон — похлебка в горшке, должно быть еще теплая. Хлеб. Ешь, да пойдем наверх, а то я что-то… Вздремну, пожалуй… Как сходили? Церапки бери, хорошие, провяленные как надо… Впрочем, я смотрю, ты не охотник до церапок…
Лин действительно не любил острых приправ, а церапки обильно перцем сдобрены. Зал почти пуст: часть посетителей во время драки покинула трактир, многие — разбежались кто куда, поняв, что вот-вот в трактир прибегут стражники… «Самородок» — это такой постоялый двор, где каждый может найти себе приют, не опасаясь лишних вопросов о житье-бытье. Нет никому никакой разницы — монах ли ты, собирающий подаяния во славу одного из богов, беглый ли каторжник, вольный ли золотоискатель. Да и как их иной раз отличить? Убей Зиэль старателей из городской золотопромышленной гильдии — не миновать бы ему неприятностей: затаскали бы по розыскам да судебным тяжбам, со штрафами да возмещениями, но сцепился он с ватагой «диких» золотоискателей, мало чем отличающихся от разбойников с большой дороги — и обошлось. Улеглись трактирные бури, до самого вечера теперь — мирная тишина. Трактирщик Тох лишился, правда, нескольких посетителей, но и он не в накладе: все, что было в карманах, кошелях, да поясах покойников — все трактирщику отошло, в виде возмещения за испытанные неприятности. По крайней мере, по его лоснящейся зверовидной роже вовсе не заметно, что он огорчен и раздражен случившимся.