Снег задумался. Да, они нарвались на очень въедливого стража. Но неглупого и не вздорного: проявлено уважение, слова его разумны, и никак не чрезмерны требования…
— Гм. Вы правы. Я позволю себе один маленький вопрос перед всеми нашими ответами?
— Хорошо.
— Ваше ведомство по-прежнему находится под рукою у Когори Тумару? Дело в том, что я давненько не вылезал из своей норы и не знаком с нынешними дворцовыми раскладами…
— М-мм… да. Он по-прежнему, вот уже много лет, руководит Имперской Стражей. Я ответил на ваш вопрос?
— Да, сударь, и я благодарен вам за четкий ответ. Теперь извольте задать мне пароль, из самых важных, что у вас есть. Во имя Империи.
От последних слов, сказанных шепотом, с имперского стража словно вихрем сдернуло спокойствие и расслабленность: «Во имя Империи» — эти слова не произносят праздно, любой, их сказавший, вправе рассчитывать на самое внимательное отношение к сказанному, но и ответственность огромна: будь то крестьянин, ратник, «черная рубашка», рыцарь, барон, принц королевской крови — всяк может ответить свободой и головой за всуе сказанный именной имперский завет.
Ни слова не говоря в ответ, он достал из внутреннего кармана камзола кисет, раздернул шелковый шнурок и вытянул оттуда простую медную пайзу. Вручил ее Снегу. Второй страж из-за спины первого и Лин, сидящий слева от Снега, с превеликим любопытством, но молча и смирно взирали на пайзу и обоих собеседников.
Трактирный воздух тем временем опять пропитался обычным трактирным шумом, испокон веку присущим служителям войны: лязгом оружейного железа, чавканьем, глохтанием, кашлем, умеренной руганью… На их стол поглядывали, но уже избегали проявлять любопытство, надежнее — не обращать внимания.
Снег с легким поклоном принял пайзу в пальцы обеих рук, дохнул на нее, погладил с обеих сторон подушечкой большого пальца правой руки, бормоча при этом еле слышные заклинания. Он отвел в сторону ладонь, протянул стражнику другую: на левой его ладони лежала золотая пайза, но с прежним набором вензелей и значков.
Страж сделал точно такой же кивок, принял пайзу и стал ее внимательно изучать… Наконец он поднял голову.
— Да, сударь. Больше у меня нет к вам вопросов, и я готов служить. Приказывайте. Но… в неких временных и служебных рамках, вы же понимаете…
— Понимаю, сударь. Ваше имя?
— Тогучи Менс, сударь.
— Вы и ваш спутник премного меня обяжете, если подскажете, где мне точно и быстро найти князя Та-Микола, к которому у меня есть личное неотложное сверхважное дело. И пока я обернусь туда и обратно, вы будете неотлучно находиться рядом с этим юношей, вместо меня защищая его интересы, его жизнь и честь. С этого мига, на все время моей отлучки, он — не только для меня, но и для вас — самое ценное в жизни.
— Понятно.
— Лин, ты понял, что должен спокойно и тихо меня ждать, никуда более не ввязываясь?
— Да.
— Лучше всего будет, если вы втроем запретесь в комнате и будете отдыхать. Не теряя бдительности против возможных случайностей. Итак, сударь Тогучи, подсказывайте, вот карта.
В ставке князя Та-Микола шел военный совет. Угрюмый и седой князь пребывал в ровном расположении духа, которое не могли разрушить ни временные неудачи на поле боя, ни ноющее от старинной раны покалеченное плечо, ни даже представитель императора, внезапно нагрянувший в его ставку. Покамест все идет по проложенному руслу, стало быть, и успех не за горами. Представитель императора — это вовсе не знак недоверия старому князю, это обычай императорского ведения дел, и все данное обыкновение понимали правильно. То, что император лично недолюбливает старого князя — никак не сказывалось на его полномочиях и привычках: дело прежде всего, а в войнах князь разбирается хорошо, короне служит верой и правдой. Для графа Поллини Веври, имперского представителя и императорского любимца, сына герцога Устоги Веври, это поручение императора было, скорее, почетной ссылкой, возможностью загладить большие и малые грешки, коих набралось великое множество, как и у всякого молодого и задиристого придворного. Несмотря на его высокое положение при дворе, здесь, в ставке, ему приходилось туго: крутого нрава князь не терпел советчиков, любимчиков и своевольщиков, коль скоро император ему доверил войска — все должно быть здесь по его, князя, руке, и только один человек на всем белом свете имеет право ему, князю Та-Миколу, указывать и приказывать: это Его Величество император.
Тем не менее, на совете, князь неукоснительно придерживался старинного обычая: каждый, начиная с младшей части стола, имеет право четко и без опаски перед чинами и титулами выложить свое мнение, не боясь, что его оборвут, перебьют и высмеют. В войсках за это (впрочем, как и за многое другое), князя любили и ценили: старинные-то обычаи все чтят, да немногие соблюдают…
Как возник в приемной этот высокий старец при полном вооружении, никто не успел понять, но старший из полудюжины стражников на четырех шагах от себя остановил неспешного пришельца движением руки.
— Что вам угодно, сударь?
— Мне угодно встретиться с князем Та-Миколом. И немедленно. У меня для него дело чрезвычайной важности.
Стражники — все лихие и очень опытные вояки из личной гвардии князя, все из дворян, подтянулись, послушные незаметному знаку старшего, и без суеты распределились в просторной приемной, на пути к дверям в зал, так, чтобы все видеть и, в случае чего, друг другу не мешать.
— Но, сударь, князь занят, а вы не представились.
— У него военный совет, я знаю. И тем не менее…
— Вам придется подождать.
— Хорошо, я подожду.
— И представиться.
— А вот это ни к чему. Я пришел сюда с новостями, а не для знакомства, тем более, что мы с князем давние знакомые. Зовите меня Снег, если хотите.
В углу зала, возле горящего, несмотря на позднее, но все еще теплое лето, очага, в кресле сидел и никак не мог согреться низенький сморщенный человечек, едва ли трех локтей росту. Это был шут старого князя, верный его слуга уже сотню лет, его соглядатай и наперсник многих секретов. Шуту всякое позволялось при дворе князя, такое, отчего и княжескому сыну бы не поздоровилось, но с военных советов шута неизменно изгоняли, ибо иногда князь очень плохо и превратно понимал шутки, а рука у него — хоть в гневе, хоть в радости — всегда тяжелая.