Один из старших жрецов, согласившийся выйти к просителям, сопроводил свои слова энергичным поклоном и указал рукой на дорогу.
Зиэль перегнулся с седла, ухватил за горло тощего старца и выпрямился, вознеся того на уровень глаз. Жрец висел в воздухе, удерживаемый на весу одною рукой могучего воина, и даже не делал попыток вырваться, хотя давалось ему это с большим трудом: руки и ноги его мелко дрожали. Жрец задыхался, но взгляда от Зиэля не отводил, страха не выказывал.
– Говоришь ты дельно и вполне учтиво, поп, но слишком дерзким тоном. Смирению монашескому тебе – еще учиться и учиться.
Зиэль разжал пальцы, и жрец рухнул на дорогу, в густую пыль. Старику было больно, и он выдал это единственным стоном, но он все-таки нашел в себе силы, чтобы подняться с земли, встать на колени и благословить спины удаляющихся путников движением ладони.
– Ну, и что теперь делать?.. – Зиэль задал вопрос и ничего не услышал в ответ, даже Гвоздик перестал пищать, притаился на руках у смущенного и растерянного Лина. – Одно точно знаю, – продолжил Зиэль, – еще пять долгих лет, до твоего совершеннолетия, я с тобой валандаться не намерен, у меня своя жизнь, свои виды на нее.
– Я понимаю, Зиэль. Прости меня, пожалуйста.
– За что тебя прощать, за возраст? Меня бы кто извинил: не ввяжись я тогда ночью спорить с нафами из-за тебя – был бы уже неделю как свободен. Даже куда больше, чем неделю... Может, к Тоху в трактир тебя пристроить? Служкой? Может быть, даже на жаловании? Дело знакомое, легко обвыкнешься? У? Не хочешь?
Лин молча помотал головой, и опять Зиэлю на понадобилось оборачиваться, чтобы понять ответ.
– Но заставить подмигнуть морок... Ты вообще ничего не знаешь о своих родителях? Ни намека, ни знака, ни обмолвки? Нет? Жалко... Вот что я думаю... Лин? Спишь, что ли?
– Нет, я слушаю, я не сплю!
Что-то в словах Зиэля... или в интонациях... что-то вдруг породило надежду... словно бы тонкий солнечный лучик пробился сквозь сплошные зимние тучи... Если бы Лин был постарше и поученее, он бы назвал это предчувствием, а сейчас – просто сердце как бы чуточку разжалось... И Гвоздик засопел, заворочался, устраиваясь поуютнее...
– Вот что я думаю, – повторил Зиэль. – Сегодня я допью, догуляю, девкам-то до завтрашнего заплачено... Завтра пойду в управу, прояснять с повытчиками скопившиеся мелкие недоразумения, суну в лапу кому надо – и за день утолчем все дела... А послезавтра – в путь, нечего нам в Шихане штаны просиживать. Я двинусь на юг, в сторону границы, к владениям маркизов Короны, там тоже есть приятные селения, а по пути заедем к одному моему старинному приятелю, отшельнику. Именно, вот это – хорошая мысль. Ученый муж, книжник, чародей, все дела... Думаю, обидно будет, если помрет по возрасту и никому накопленное не передаст. А тут мы ему ученика подсунем! Ему хорошо, тебе хорошо, и мне свободно. Как тебе мой план?
Слова Зиэля Лину понравились, предчувствие продолжало невнятно подсказывать ему, что этот план – лучший из всех.
– А вдруг и он не захочет?
– Захочет, захочет, не беспокойся. Только не в том смысле, что... Он человек нормальный, не думай... Просто он мне кое-чем обязан по праву стариннейшего знакомства, и ему будет совестно отказать мне, когда я прямо его попрошу оказать услугу.
– Он старый, да?
– Ну... С кем сравнивать... Лет под двести ему, но выглядит вполне бодро. Живет он отшельником, однако служанку держит. Да, всегда рядом с его уединенным логовом служанка живет, постирать, сварить... И всегда в соку служанки, старух не бывает... Сам увидишь. Поехали, что ли? Как ты?
– Зиэль... Ты... Я... спасибо тебе...
– Ты носом-то не хлюпай, ты внятно скажи: согласен?
– Согласен.
– Тогда в трактир, и отдохнем. Погоди... Только в лавку вон в ту завернем, мне нужно бусы какие-нибудь купить, а еще браслетик, чтобы той и другой неодинаковое дарить: бабы такие ревнивые друг к другу, такие завистливые... Вырастешь – сам узнаешь.
И снова дорога.
На прощание Суня и тетушка Тоша с ног до головы переодели смущенного Лина в обновки, и все – в подарок! Очень уж им обеим Лин понравился: дети на постоялых дворах – не частый случай, Тош с Тохой сыновей давно вырастили, да сами одни и остались... Племянница им, скорее, в отраду, чем в помощь... Лин скромный мальчик, с достоинством, неиспорченный, приветливый... А Суне еще рано детей рожать, сначала следует замуж выйти.
Лин понимал, что все подаренное не стоит и малой части того золота, что Зиэль рассеял по трактиру щедрою рукой, но ему было приятно, потому что он ощущал самое ценное из того, что только может быть в общении людском: искренность проявленных симпатий. Жалко только, что рубашка у него не черная... Но все равно – темно-серая, без девчачьих узоров. А шапка обычного цвета, серо-коричневая, из толстой бычьей шкуры выделана: летом в ней жарковато, но зато весной и осенью будет тепло, – уверяли его женщины, и сам Зиэль кивком подтвердил их слова... Башмаки у него – те самые, с базара, пояс – змеиной кожи, четырежды сложен и прошит, хоть наковальню подвешивай – выдержит пояс. Но Лину наковальня тяжеловата, да и вовсе не нужна, главное – нож в ножнах да кошель с тремя большими медяками... Что еще нужно мужчине для путешествия? Кожаная торба у Сивки на хранении, к седлу приторочена, а в торбе той – леденцов десяток, фляга с клюквенной водою, смена одежды и хороший шмат соленого, но не перченого мяса цераптора...
Суня еще хотела бантик повязать Гвоздику на шею, но тут уж оба – Лин и Гвоздик – дружно и не сговариваясь выпустили наружу все когти и клыки, да с таким презрением зашипели-зафыркали, что Суня чуть не обиделась на них... Но все равно умудрилась подкараулить Лина на самом пороге и поцеловать прямо в нос.
– Счастливого вам пути, сиятельные гости! Мы всегда будем вас ждать! Всегда-всегда! Приезжайте!..
Зиэль вручил стражам ворот медную пайзу, честно вернул, как это ему и было сказано в первый день, однако денежными подачками баловать стражников не стал...
– Обойдутся, да и лень было в загашники лезть. Врет, а приятно.
– Кто врет? – не понял Лин перехода в речах Зиэля.
– Суня. Что, мол, ждать будет всегда-всегда... С неделю попомнит, а потом так... иногда... «А помнишь, тетушка, эти заезжали... не помню как младшего-то звать...»
– Ну да! – не поверил Лин, сердце его тревожно сжалось: Уфина!... – Я ее всегда буду помнить, почему бы ей меня забывать?
– И ты забудешь, но попозже чуток. А она – непременно и быстро. Лин, тебе надо быстрее взрослеть, парень, и правильно понимать жизнь. Во-первых, трактир – это бесконечный проходной двор, каждый день – лица, лица, лица... И сплошь мужчины, ибо в «Самородке» приличные семейные люди крайне редко останавливаются. А во-вторых, ей в ближайшие месяцы-годы другая забота сердце припечет – жениха искать, а не прохожих почем зря в памяти копить. Так-то.
Лину до смерти любопытно, что понадобилось Зиэлю на холодном юге, но прямо спрашивать он не решается, ибо это неприлично: воин воину сам все расскажет, если посчитает нужным. Или он сумеет правильные вопросы придумать.
День прошел, да другой миновал, Зиэль и Лин в дороге. Что значит – Империя!.. Вокруг безлюдные земли раскинулись, леса и леса, и пустоши меж ними. А поселенцы все никак не распашут эти просторы и не торопятся жить в городах, которые, к слову сказать, в этих краях невелики и редко стоят. Считается, что слишком неуютно и опасно здесь жить: нечисть, разбойники, холодные зимы... Не как на границах, разумеется, но все же... Двухсот лет не прошло, с тех пор, как Империя присоединила Пустой край, отняв его у диких, ныне исчезнувших племен людей и оборотней, а земли так и не хотят расставаться со своим прозвищем: «Пустые» – так и зовутся до сих пор... Но вот что значит – Империя! Могучая, богатая, рачительная к добытому! Край малолюден, а дорога сквозь него проложена – загляденье: ровная, широкая, без ухабов, хоть повозку вези, хоть верхами езжай, не хуже, чем столичный тракт, где-нибудь под Океанией... Зато и летучие дозоры здесь огромны – не чета тем, что в обжитых местах: дважды они попадались навстречу, в каждом две полных полусотни ратников, конных и пеших. Как следует обученных, хорошо вооруженных. Одна полусотня по дороге идет в боевом порядке, можно сказать – отдыхает, а вторая – мелкими ватажками, по два-три ратника, прочесывает округу, да при этом постоянно держат друг друга в пределах досягаемости – на глазах или на слуху, всегда в полной боевой готовности. Каждые сутки полусотни местами меняются: одна из отдыха в дозор, другая из лесов и топей – на ровную дорогу, в неспешный шаг, рядом с хозяйственным обозом и полевой кухней, отдыхать...