— Ты здорово написал! — шепчет сосед мой по парте, курносенький и румяный Алеша Силин. — Нужно будет Сергею нашему показать. Он у нас у-у, ты знаешь, какой, он и стихи и рассказы сочиняет…
Алексея посадили со мной на одну парту с этой осени. Семья их только приехала в Челябинск, но тут вскоре началась война с Германией, и сразу же земского агронома Ивана Ивановича Силина мобилизовали в армию и услали на Кавказский фронт. Старшие братья Алеши, Володя и Сережа, учатся в шестом классе нашего реального училища. С Алешей мы скоро сдружились, наверное, по противоположности характеров. Я в этом возрасте был довольно замкнут, склонен к самоанализу и неловко влюбчив. Алеша привлекал меня к себе жизнерадостностью, бойкостью и общительностью. Он первый стал бывать у нас дома, его все полюбили, а потом и я стал заходить к Силиным.
Силины занимали небольшую, в три комнатки, квартирку во втором этаже, куда вела крутая лестница, на которой едко пахло кошками. Обставлены комнаты были очень скромно: столы и кровати, комод и шкаф. Незамысловатый уют придавали рукодельные скатерти и полотенца. В столовой над простыми книжными полками висел портрет ушедшего в армию хозяина. Его умное, смелое, красивое лицо словно напоминало о чем-то мальчикам.
— Чем наш отец хуже Степняка-Кравчинского? — не то смеясь, не то гордясь, сказал как-то Сергей.
Он, пожалуй, лучше всех помнил о том, о чем безмолвно говорил портрет отца. Алеша был слишком ребячлив Володя занят футболом, коньками, цирком… Володя играл на гитаре, Алеша на балалайке. С мандолинами и другими струнными инструментами приходили домой к Силиным мальчики — любители струнной музыки, по большей части товарищи Володи. На квартире у Силиных назначались сыгровки, а мы под струнные переборы, доносившиеся из соседней комнаты, вели с Сергеем бесконечный разговор о литературе.
Мысленно Сережа жил умственной жизнью столицы. Возвращение Максима Горького в Россию он приветствовал поэмой. Сквозь шутливые строфы ее ощущался юношеский восторг, вызванный тем, что «наш буревестник снова с нами!», снова на родине. Ученик седьмого класса реального училища Алексей Туркин очень хорошо иллюстрировал поэму Сергея. Эти яркие забавные рисунки помню я как сейчас. Один из рисунков изображал Горького с обвисшими усами, худого и грустного. Он сидел на берегу лучезарного итальянского моря и бросал камешки в воду. На другом была изображена бурная и веселая встреча Горького на питерском вокзале, — множество юношеских лиц с широко раскрытыми от восторга ртами.
Сергей вообще был мастак в сочинении шутливых поэм, и это порою приносило ему неприятности. Так, из-под его пера с поразительной быстротой вылилась поэма, в которой воспевалась нежная привязанность, связавшая благопристойного реалистика шестого класса Васю и кукольно-хорошенькую блондинку из седьмого класса гимназии Соню. Вася и Соня на виду у всех гуляли по Уфимской улице. Гуляли год за годом, и в этом, пожалуй, не было ничего забавного. Но нам это почему-то казалось смешным, и поэма, в которой о Васе говорилось: «Как он одет элегантно, веяние видно таланта», вызвала общий восторг.
Сережа первый раз читал поэму у себя дома. Лобастый, весь раскрасневшийся, он в лад стиху размахивал сжатым кулаком с какой-то неуклюжей силой.
читал Сережа под хохот и рев восхищенных слушателей.
— Вот именно я так и сделаю, как он пишет, — сказал Вася, которому «друзья-приятели» подсунули Сережину поэму. — Так намою ему морду, что он во всю жизнь не забудет!
Вася, конечно, исполнил бы свое обещание, но тут появились посредники-примирители. Весьма хитроумно играя на струнах Васиной души, они убедили его в том, что поэма свидетельствует о безнадежной любви самого Сережи к Сонечке и, в сущности, утверждает абсолютное превосходство Васи. Ссора кончилась торжественным рукопожатием.
— Очень нужна мне эта кукла! — смеясь, говорил Сережа.
Кто знает, вполне ли искренен был этот смех?!
Подружившись с Сергеем, я стал его приводить к любимому своему учителю Андрею Алексеевичу Стакену. Загруженный текущей работой, как может быть загружен только преподаватель, — просмотром тетрадей и подготовкой к урокам, которые он вел в нескольких классах, — Андрей Алексеевич находил время выслушивать меня и заниматься мною. Но у Сергея не было того преклонения перед Андреем Алексеевичем, какое испытывал я. Как и я, Сережа показывал ему свои первые опыты в стихах и прозе, самолюбиво краснея, выслушивал критику, но потом, когда мы уходили, Сергей позволял себе насмехаться над склонностью Андрея Алексеевича к архаической, допетровской эпохе нашей литературы.