Мы с Сергеем много знали о писателях, но все больше из книжек, а тут Анна Семеновна рассказывала о милом, мужественном и застенчивом юноше, о живом писателе. И мы старались выспросить у нее побольше.
— Где и как он писал?
— Вот об этом я мало что вам скажу. О том, что пишет, он рассказывал, пожалуй, только мне. Говорить об этом не любил, писал потихоньку и о приключениях на последней охоте говорил с большим удовольствием, чем о своей писательской работе. А читал очень много, и говорить с ним было интересно, — сказала Анна Семеновна, глядя поверх наших голов в прошлое, в свою героическую молодость…
Анна Семеновна несколько раз побывала в тюрьмах и ссылках и с охотой рассказывала нам обо всем этом. Она словно хотела, чтобы мы знали, какие испытания могут выпасть на долю всякого, кто ступит на революционный путь. И все же от рассказов ее веяло жизнерадостностью. Они как бы утверждали героизм и стойкость людей тюрьмы и ссылки.
Рассказы Анны Семеновны утверждали героизм и стойкость людей тюрьмы и ссылки.
Революционеры рисовались нам лучшими людьми человечества.
— Послушай, какое я стихотворение написал! — сказал мне Сергей во время одной из наших прогулок, когда мы по линии железной дороги ушли далеко за город. И он прочел:
На ходу Сережа раскачивался сильнее, чем всегда, идти с ним рядом было трудно.
— Ну? — спросил он нетерпеливо.
Стихотворение понравилось, оно даже поразило и взволновало меня, но выразить сразу свое впечатление я не мог. Когда я слушал, мне представлялось все то, о чем рассказывала Анна Семеновна.
— Это о революционерах? — спросил я.
— Да, — ответил Сережа. — А разве плохо? — и самолюбивое беспокойство послышалось в его вопросе.
— Нет, очень хорошо, — сказал я. — Но как это у тебя? Только после смерти революционеров совершится то, что они задумали? А я сам слышал, Анна Семеновна говорила: «Революция наступит очень скоро, и мы будем принимать в ней участие».
— Да разве в этом дело! — перебил меня запальчиво Сергей. — Ведь это стихотворение не о нашем времени, а вообще… Ну, понимаешь, о том, что настоящими революционерами могут быть только такие люди, которые за свой подвиг не ждут награды при жизни! Нет, они убеждены… — И он опять прочел:
Они смотрят вперед, далеко вперед, понимаешь? Ну как Маркс и Энгельс, ведь при жизни у них было очень мало сторонников…
— Это верно, — согласился я. — Но у меня есть еще один вопрос. У тебя революционеры получаются какие-то мрачные. А вот Анна Семеновна, например, совсем не мрачная, и даже, наоборот, она хохотушка, очень любит смеяться.
— Да, — задумчиво протянул Сергей. — Мне только стоит с ней поговорить — и сразу веселее делается. У меня и отец, и мать — хорошие, честные, настоящие люди, но, знаешь, она лучше их! Я вообще таких людей, как она, не видел. Я не мог бы о ней написать стихотворение, она — ну как тебе сказать? — не укладывается она в стихотворение, живая очень… Или, может, я сам слишком молод, чтобы о ней писать? Но, когда она говорит, — ну, ты знаешь, о чем она всегда говорит, — мне почему-то рисуются вот такие люди, о которых я написал. — И он снова с упорством, со страстью прочел строфы своего стихотворения, и оно навеки вошло в мою душу.
В эту зиму умер от злой чахотки преподаватель географии Николай Васильевич. Я учился у него в младших классах. Он был придирчив, раздражителен и ни у меня, ни у товарищей моих по классу не оставил по себе доброй памяти. Потому, когда нас по случаю похорон освободили на один день от учения, почти никто из нас на кладбище не пришел. Это бросилось в глаза начальству. Классному наставнику, преподавателю физики, довольно, в общем, добродушному Степану Ивановичу Бовтоловскому поручено было выяснить причину всеобщей неявки.