Цвилинг был уже председателем Совета, но я помню его на трибуне, а председательствующим в Совете запомнился мне Васенко. Большевик-подпольщик с дореволюционным стажем, Васенко в противоположность подтянутому, с военной выправкой Цвилиигу казался очень штатским.
Вот выходит на трибуну обсыпанный мукой невзрачного вида солдат, депутат полковой хлебопекарни. Он рассказывает о том, как по сговору с владельцами мельницы происходит у них в хлебопекарне преступная утайка зерна и муки. И на первый взгляд кажется, что дело это не очень важное и политического значения не имеет. Но тут вдруг поднимается большелобый, с украинскими усами Васенко и, не возвышая голоса, растолковывает значение сообщенного факта. И все понимают, что подобного рода утайка муки и зерна является основой для спекуляции. А спекуляция поведет к тому, что голодать будут трудящиеся города.
— Деятельность спекулянтов может быть парализована только рабочим контролем! — восклицает Васенко.
Рабочий контроль! Какая сила была скрыта в этих незамысловатых словах и как явственно воскрешают они для меня самою атмосферу деятельности Советов! Проконтролировать запасы металла и топлива на производстве, проконтролировать количество товаров на складах, взять под контроль движение поездов…
Так на моих глазах эти слова словно бы превращались в цепкие и гибкие щупальца: создавались комиссии, состоявшие из рабочих, конторщиков, приказчиков, и они проникали всюду: и в кладовую предприятия, и в счетные книги хозяев, и в текущие счета банков. Все под контроль, все под учет! Это были первые слова, в которых выразилось социалистическое устремление идущего к власти пролетариата. Они, эти чудодейственные слова, наполнились смыслом, значение которого далеко ушло за пределы политической фразеологии. Ведь не случайно: «Над собой держи контроль!» — говорит красногвардеец в бессмертной поэме Александра Блока, вкладывая в слово «контроль» призыв к моральной выдержке, к идейной стойкости, к полному владению собой.
Летом 1917 года в Челябинске начались волнения из-за того, что тогдашние власти — городская управа и земство, а также всяческие продкомитеты, не могли в нашем изобильно-хлебном краю наладить снабжение города продовольствием. А вскоре из магазинов исчезла вдруг мануфактура. И я помню, как Евдоким Лукьянович, все так же не повышая голоса, предложил от имени большевистской фракции провести обыски у буржуазии. Раздались крикливые возражения со стороны меньшевиков и эсеров, но большинство Совета приняло предложение большевиков. Была создана комиссия, и обнаружилось, что челябинские купцы, не скупившиеся на патриотические речи, припрятали и товары и продовольствие…
Еще задолго до Октября специальная комиссия во главе с Васенко разработала проект изъятия из частных рук промышленных и торговых предприятий. Надо ли говорить о том, как далеко смотрел этот государственный деятель, выдвинутый рабочим классом!
На заседаниях Совета обсуждались не только местные нужды. Каждый Совет, в каком бы глухом месте он ни находился, превращался в своего рода революционный парламент. Каждый Совет был обращен к текущему дню революции, к тому, что делается в столицах и на фронте, по всей России и даже во всем мире. О гражданской войне в Китае или о восстании в Индии против колонизаторов говорилось с таким же горячим сочувствием, как о своих, русских делах.
Цвилинг выступал в Совете очень часто, почти каждый день. Он говорил о событиях текущего дня, но так говорил, что весь мир становился яснее на целые десятилетия вперед. От него услышал я о наступающей эпохе войн и революций и помню тот холодок восторга, который впервые коснулся души моей, когда я услышал эти слова.
Цвилинг говорил вещи, теперь уже известные всем, но которые и сейчас не перестали волновать нас. Он говорил о переделе мира хищными трестами, об их борьбе между собой, борьбе, ввергнувшей людей в страшную войну. Снова и снова повторял он, что на край гибели привели Россию старые ее господа. Горячая любовь к родине и вера в нее были слышны в каждом его слове.
— Выйти из войны, превратить войну империалистическую в войну гражданскую! — твердил он.
Бывало, что вулканическая деятельность Совета словно затихала, и тогда депутаты уходили в фойе покурить, и там продолжались яростные споры о тех вестях, которые сегодня принес телеграф. В дверях зала оставался кто-либо «на стреме», чаще всего это бывал один из молодых солдат. Он прислушивался к разговорам в фойе, продолжая следить за ходом прений. И вот на все фойе раздавался его взволнованный голос: