Однажды зимой 1918 года Сергей привел ко мне Николая Карбушева. Я не видел его с того памятного разговора в городском сквере. С тех пор прошло почти два года — срок, казалось бы, небольшой, но какие события совершились за это время!
В серой шинели без погон, с пухлым лицом и крючковатым носом, Николай походил на воробья, задорную пичугу, нахохлившуюся во время ненастья.
— Зашли посоветоваться, — отрывисто сказал Сергей, не здороваясь. — Сей станичник находится в положении Гамлета, а дело между тем ясное.
Я был смущен, польщен и взволнован. На Николая всегда смотрел я снизу вверх, и мне казалось, что он меня просто не замечает. И вдруг советоваться… Николай улыбнулся, и ямочки, появившиеся на его сдобных щеках, как бы сказали, что у меня нет причин ставить его выше себя.
— Видишь ли, — сказал он, обращаясь ко мне, — Сергей человек партийный, а ты еще нет. Сергею, скажем, дали поручение уловить мою душу…
— Говорят тебе, не в партии я! — возразил Сергей. — Да и почему ты убежден, что твоя душа очень нужна кому-то?
— Неужели так никому и не нужна? — спросил Коля не то грустно, не то насмешливо.
Сережа сине-пасмурными своими глазами сердито и нежно посмотрел на него в упор и ничего не ответил.
— Все дело в том, — сказал Коля, — что помимо всякого своего желания попал я в большие политические деятели. Из меня, того гляди, может получиться не то Дантон, не то Марат… После демобилизации вернулся я домой, в станицу, и мечтал главным образом о том, чтобы спокойно пожить у батьки и поразмыслить о происшедшем. Но тут вдруг меня мои дорогие соотечественники, наши лукавые казачки, почтили выбором в делегаты казачьего съезда, хотя я после возвращения с фронта ни одного слова о текущем моменте не сказал им, потому что сам этого момента не понимаю. Так и не знаю, чему я обязан своей карьерой… Может, это самое им и понравилось, что я молчу, а может, тут сыграла роль репутация моего батьки, который издавна слывет по всей округе бескорыстным рыцарем справедливости… Но факт есть факт, и я, с редким в наше время единодушием, избран делегатом. Причем меня даже на выборном собрании не было…
Сел я на подводу и приехал сюда. Ну, думаю, посижу на съезде, помолчу и вернусь домой. Но на съезде выступил полковник Сорочинский. Между прочим, сказал он одну вещь глубоко несправедливую и обидную — обругал всю русскую действующую армию дезертирами. Что мы, дескать, продали Россию немцам и так далее. Меня это, признаться, несколько заело. Я на три минуты взял слово и дал фактическую справку. Что, мол, я недавно вернулся из действующей армии и в отношении дезертиров и изменщиков берусь среди генералитета насчитать большее количество таковых, если брать, конечно, в процентном отношении… Даже назвал некоторые фамилии, лично мне известные. И тут — язык мой — враг мой! — не удержался и добавил, что, конечно, полковнику, который с 1915 года командует запасным полком, многое, что делалось на фронте во время войны, вряд ли может быть видно и известно.
Публике это мое заявление понравилось, и я стяжал бурные аплодисменты. В результате, когда подошли выборы — слушаю и ушам своим не верю, — меня выдвигают в члены исполкома. А ты вот хоть по стенограмме проверь, моя речь была самая короткая из всех, и, если бы Сорочинский этого больного вопроса не затронул, я бы смирно просидел. Тут начал я было отводить себя, — что у меня еще неясная политическая позиция и вообще много сомнений. Но ничего подобного — выбрали! И еще потом похлопывают этак по плечу и говорят: «Ничего, ваше благородье, послужите казакам! Вы ему лихо язык-то подрезали, этому запасному полковнику. Они теперь рады языками перед станичниками пол мести, думают, мы совсем идиоты…»
Вот, значит, и остался я здесь нежданно и негаданно. Теперь я — власть на местах! Уже два заседания исполкома посетил. А сейчас мы подходим к самому деликатному вопросу… Казачки-то меня здесь оставили, а ведь жалования мне никакого не положили. Конечно, я как член правительства проживаю бесплатно в номерах Дядина, а кушать что-нибудь все-таки нужно? И вот как раз на этот счет все не ясно…
— Ты бы пошел к председателю городского Совета, — перебил его Сергей. — К товарищу Васенко…
— Ну да, как же, — усмехнулся Николай. — Я к нему явлюсь, скажу, что, мол, казачий офицер, георгиевский кавалер, а он только меня и ждет, Васенко-то… Да ведь, если всерьез говорить об этом, он, скажем, спросит меня: «Ваши убеждения?» Что я ему скажу? Что я за Россию? Это, знаешь, сейчас все говорят. Я и сам понимаю, что это неопределенная позиция. Короче говоря, начал я слегка распродаваться. Однако ты сам понимаешь, что магазина у меня нет. Был золотой портсигар — продал. Были часы — проел. Одну пару брюк продал, другие на мне. Взялся уже за бельишко…