Выбрать главу

Я стучу в стекло. Он опускает газету, открывает дверцу, выскакивает с веселым видом, слегка раздраженный ожиданием, но уверенный, что близок к цели. Я смотрю на детское кресло, установленное на заднем сиденье. Мог бы и убрать. Или это осторожность, намек на порядочность? Он являет себя в качестве отца семейства, чтобы сразу же установить рамки игры. Он проследил за моим взглядом.

— Это машина моей жены, — говорит он, — но между нами давно уже ничего нет.

Мне нравится, когда все быстро расставляют по своим местам. Он снова садится за руль, открывает изнутри соседнюю дверцу, и с видом обольстителя спрашивает, какой фильм для нас я выбрала.

— Один из лучших фильмов Куросавы.

— Там есть действие?

— В каком смысле?

Он смотрит на меня так, словно перед ним — полка, на которой не указан артикул товара.

— В смысле действия.

И тут же снисходительно улыбается. Вспоминает, что я иностранка, и некоторые тонкости ускользают от меня.

— Хочу сказать: это забавно?

Я реагирую на наречие «забавно» быстрой, но не оставляющей иллюзий гримасой. Его глупая манера отвечать «тем хуже» не предвещает ничего, кроме того, что я ожидаю.

— Она тоже гуляет, — продолжает он, трогаясь с места. — Моя жена. С подругами.

— Да?

— На этот раз они поехали в Париж смотреть мюзикл, — говорит он с едва заметным упреком.

Подразумевается следующее: «Они-то по    крайней мере развлекутся». Мы выезжаем со стоянки. Охранник закрывает за нами решетку, заговорщицки подмигивая донжуану из гипермаркета.

— Ну и, — начинает он, поглаживая мою коленку, — как тебе встречаться со мной вот так, не в магазине?

Я неуверенно пожимаю плечами: посмотрим.

— А, так ты хочешь меня выставить!

— Выставить?

— Ага, как говорят кокетки.

Заметив, что я смутилась, он уточняет, что пошутил. Рухлядь-Кокетка. Я смеюсь. Он убирает руку, чтобы переключить скорость, и снова кладет ее мне на колено.

— Ты ведь приехала из солнечного края. Не обижайся, я не расист и вообще не люблю расистов, но ты по крайней мере не похожа на своих...

На всякий случай я отвечаю «спасибо». Он раздувается от важности:

— А что ты хочешь, я такой: мулатки, белые, черные — я люблю женщин. Не то что некоторые.

Я храню молчание, ожидая, что он разразится памфлетом против «милочек», произнесет речь о педиках. Но нет, он меня от этого избавил.

— Думаешь сделать в «гипере» карьеру, — интересуется он, — или просто сидишь тут, пока не вышла замуж?

Значит, он не просматривал мое досье и не читал моего мотивационного письма. Я лишь неопределенно киваю. Лучше оставить диссертацию по Андре Жиду на обратный путь!

— Смотри-ка, а ты не болтлива. Знаешь ведь, что говорят в таких случаях.

Он подмигивает, переключает скорость. Я осторожно вытаскиваю из сумочки сигарету, уже предчувствуя, что он скажет: «Курить вредно».

— Не кури, жена против. Спасибо. Если хочешь пистон за свою заявку на... Не беспокойся: если я лично кем займусь, считай дело в шляпе. Не, без преувеличений — стоит мне щелкнуть пальцем, и менеджеры по персоналу берут работника в штат. Я в девяносто втором начинал грузчиком; через три года стал ответственным за свежие продукты, принимал в четыре утра грузовики на пандусе набережной. Стоило мне засомневаться в качестве бананов или там по поводу даты, указанной на яйцах, я говорил «нет», и мужичье грузило свои ящики обратно. Не знаю, понимаешь ли ты, какой это взлет. А ведь я даже среднюю школу не окончил.

Я поздравляю его. Съехав с объездной дороги, он переходит к техническим вопросом: вежливым тоном, который, видимо, свидетельствует о деликатности, с коей он готовил меня к завершению вечера, спрашивает: что мы будем делать с моим скутером? Я успокаиваю его: я приехала на автобусе. Он принимает это как поощрение, бросает на меня быстрый взгляд, слегка прищелкивая языком.

— Очень мило, — заключает он.

На самом деле скутер сегодня утром не завелся. Мусс и Рашид его починят. Если же неисправность окажется слишком серьезной, они угонят другой; так они мне и сказали: «Не бери в голову». С ума сойти, с каким усердием они стараются избавить меня от хлопот, на которые мне плевать, решить те проблемы, до которых мне и дела нет.

Он паркуется на стоянке кинотеатра, снимает панель магнитолы, достает из-под сиденья железную палку, с помощью которой фиксирует руль и педаль акселератора, закрывает ее на замок, вылезает, включает сигнализацию и берет меня за руку.

— Ты знаешь, что ты мне нравишься? — уточняет он.

И сжимает мои пальцы, чтобы показать, насколько он напорист.

Мы садимся в тот момент, когда в тишине зала на экране появляются титры. Он окидывает взглядом световые указатели и радуется, что зал в нашем полном распоряжении. Я не подумала о последствиях своего выбора. Первые торжественные пейзажи проплывают перед нами, безмолвные, сопровождаемые лишь дыханием ветра, расставлявшего титры на свои места.

— Звук! — брюзжит он.

И удовлетворенно разваливается в кресле, услышав первую фразу: киномеханик его послушался. Он нежно обнимает меня за плечи, но пока не тискает, словно ему достаточно одних лишь прикосновений. Человек, похваляющийся друзьям, что знает все о том, как удовлетворить женщину: «Я не гоню коней». Пускай радуется: у него впереди три часа.

Переживания героев схожи с моей тоской, моим отчаянием. Почему я сказала ему «да»? Он решит, что я уступаю, а я просто отступаю. Я знаю истинную причину, знаю, ради чего готова заняться любовью без желания: «лучшая» — вот волшебное слово, иллюзорность которого он может развеять. Чтобы завтра пересадить меня на простую кассу и оставить в покое — который я приняла бы, не заслужив? Нет. Чтобы унизить себя, испачкать грязью, наказать за пустые мечты блуждания.

Он говорит. Комментирует действие, задает вопросы, оценивает высоту горы, протяженность пространства, отмечает, что актриса, играющая сестру, чем-то похожа на Жозиану и рассказывает мне про нее анекдоты. На второй катушке я даже позволяю ему поцеловать меня, чтобы замолчал. Он довольно сопит, а я смотрю фильм краем глаза.

Достаточно обработав мой рот, он снова откидывается на спинку кресла, удовлетворенно вздыхая, как будто только что прикончил банку с пивом. Я сглотнула слюну, в душе пустота. Это всего лишь унизительно, не более. Я пытаюсь абстрагироваться, подключиться к тому, что происходит на экране, забыть о его присутствии, раствориться в жизни вымышленных персонажей.

Правой рукой он периодически ласкает мне грудь — как лампочку вкручивает, потом опускает руку мне между ног. Я шепчу: «У меня месячные». Он отвечает, что ему без разницы. С экрана сияет солнце, озаряет его благостную, самодовольную рожу. Любовники расстаются, чтобы больше не видеться, но не говорят друг другу об этом. Растерянные взгляды, пустые обещания, потрясенные лица, прощальные улыбки, обманные слова...

— Половина одиннадцатого! — комментирует он.

Убирает часы в карман, ворчливо потягивается, скрипит креслом, ерзает. Я тяжело вздыхаю.

— Тоска какая, а? — с надеждой замечает он.

Я через силу киваю. Да, это тоска — смотреть прекрасный фильм в обществе идиота.

Единственное утешение — наблюдать, как в нем пробуждается ответственность: он сейчас прикидывает, сколько времени понадобится, чтобы довезти меня до постели, и сколько дополнительных часов придется оплатить няне. Нелегкий выбор. Утомившись, он закрывает глаза.