На стенах детской веранды слабовидящие Коля Г. и Толя Ч. вместе с самодеятельными художниками из клуба «ЭТО» рисуют красками смешные картинки. Радостно видеть такую дружбу! А накануне, еще до приезда ростовчан, в самый разгар подготовки к их встрече кто-то срезал в раздевалке красивые пуговицы с пальто воспитательницы. Вот и решай педагогический ребус. Ищи мотивы проступка. Что это: детская месть за излишнюю требовательность педагога, шалость, предложение игры в «кошки-мышки» или переходящая все границы жажда коллекционирования? А может быть, в атмосфере всеобщего подъема кто-то остался незамеченным, нераскрывшимся, непонятым, одиноким? Вот и хочет таким способом обратить на себя внимание, утвердиться.
Что-то мы проглядели, недоделали. Психику человеческую формируем, растим человека, а такие детские проказы застают нас врасплох, пугают, огорчают. А почему, собственно,, огорчают? Это ли не свидетельство успешно осуществленного первоначального воспитания? Разве сами эти шалости не говорят в пользу уже состоявшегося человека!? Еще далекого от нашего идеала, но уже человека? Человека, способного к переживаниям, размышлениям, может быть, к шалости или протесту, выражению, хотя и анонимно, собственного мнения, берущего на себя инициативу, стремящегося изменить или установить отношения с беспуговичным оппонентом. «Кто же это?» — терзает меня неотступная мысль. Очень хочется обнаружить, узнать. Не для того, чтобы наказать — чтобы исследовать явление, вскрыть его причины, оказать срочную педагогическую помощь ребенку. Мои размышления прервало появление виновника происшествия, не вынесшего всеобщего негодования. Подросток понял, что омрачил нашу радость встречи с ростовскими друзьями. Душа требовала покаяния.
— Зачем? — задаю я первый вопрос, выслушав признание.
— Смешно.
— Что смешно?
— Воспитатели бегают, спрашивают.
— Ну да, а ты сидишь, как крыса в норе. Кающийся уронил голову.
— Стыдно? — подсовываю я свои дактилирующие пальцы под склоненное лицо. В ответ какое-то невразумительное шевеление пальцев. Подросток явно растерян и обескуражен. Надо поддержать.
— Что ты дальше делать думаешь? — спрашиваю я, надеясь услышать извечное детское «больше не буду». Но следует неожиданный ответ:
— Буду штукатурить новую мастерскую.
Вот оно что! Пуговицы — это преходящее, это несерьезно, а новое дело, которому научил мальчишку его ростовский друг, — это то, что надо. Он знает цену труда. Именно так он хочет заслужить прощение, загладить поступок собственным трудом. Значит, все-таки состоялся Человек?!