— Ведь обычно летчики не швыряют бомб в госпитали, лишь случай занес туда эту бомбу; требует ли Лебейдэ, чтобы и такого рода случаи были приняты в расчет?
Карл Лебейдэ не колеблясь дает утвердительный ответ.
Не он, а дело требует предельной осторожности, ведь противник не знает жалости и, не говоря уже о крупных преимуществах, использует даже самые незначительные из них. Этого противника — капиталистическую мировую систему и ее войны — мы недооценили, вот в чем беда.
— Видишь ли, — таинственно шепчет он, — там, в госпитале, ты высказывал разные прекрасные мысли о насилии. Но оно-то, насилие, разве считается с этим? Боже сохрани. Оно хватило нас по башке и осиротило нас. На этом опыте надо и нам кое-чему научиться. И если бы я постоянно имел в виду мою профессию, я давно додумался бы до этого. Что делает хороший трактирщик?
По-твоему, продает пиво и поддерживает веселое настроение? Да, конечно. Но к его профессии относится и еще кое-что: во-время закрывать лавочку и вышибать скандалистов, после того как они заплатили за выпивку. А я всегда был за приличия и хорошее обращение, поэтому и прибегал к насилию для общего блага. Понятно?
— Ну, что ж, бичуй насилие других. Чем меньше вышибал будет у моих конкурентов, тем лучше для меня, ибо сам я при всех обстоятельствах должен изображать вышибалу. Чем дольше будет продолжаться война, тем глупее будет выглядеть весь мир. Но приказ, — когда за ним стоит винтовка, — это поймет всякий. Вот та мудрость, которую усвоил нестроевой Лебейдэ, и теперь он скорехонько уберется обратно в Германию: — Через месяц и духа моего в этой роте не будет.
Поэтому он полагает, что Бертин поступит — правильно — и во всех смыслах и в интересах дела, — если смоется в военный суд, на Восточный фронт, где ему уже не угрожает опасность от самолетов. Землекоп на собственной шкуре познал, что тут разыгрывается; пусть теперь доучивается, стоя на более важном посту. Будущее покажет, удастся ли искоренить ужасную несправедливость. Тот, кто сидит в суде, находится за прилавком, где людям отпускается справедливость и несправедливость, Он очень рад такому повороту в судьбе Бертина.
— Какая польза от тебя в газете? Никакой! А долго ли ты выступал бы среди рабочих теперь, во время войны? Самое большее — месяца три… А затем тебя схватили бы за шиворот, опять услали на фронт — и вся эта пакость началась бы сначала. Нет, друг, смойся поскорее в тихое пристанище, широко открой глаза, держи язык за зубами и попытайся одолеть несправедливость. Посмотрим, что выйдет из этого, когда мы встретимся с тобой после войны. Гольцмаркштрассе сорок семь, Берлин, Остен. Я поставлю хорошую кружку паценгофского, это сближает людей. А теперь отправляйся. На похоронах я замещу тебя. И пока поп будет бубнить, подумаю о том, как нам добиться власти, которая в конечном счете сделает излишней всякую власть…
Они пожимают друг другу руки — толстая рука крепко трясет тонкую. У Карла Лебейдэ, удивленно замечает про себя Бертин, подбородок вдвое толще, чем у меня, а небольшой рот между подбородком и носом выглядит, как на портретах или бюстах античных полководцев.
Глава седьмая КРУГ ЗАМЫКАЕТСЯ
Нестроевой Бертин уже больше не простачок. Он и не помышляет о том, чтобы пройти пешком всю дорогу до Этре-Ост. А для чего снуют взад и вперед автомашины и фуры? Одна из основных заповедей в жизни солдата: пусть лучше другой, но не он испачкает свои сапоги, ибо никто их ему не почистит. Солдаты из обозного парка охотно захватят пассажира, который, примостившись на козлах или на сиденье, позабавит их рассказами. Пассажир Бертин, правда, немногословен по сравнению с другими, но у кучера, фрисландца из Ольденбурга, деревенского парня, выросшего среди лошадей, понятие о разговорчивости как раз совпадает с тем, что у горожан принято считать молчаливостью.
С тупым удивлением Бертин отмечает: судьба — или случай, как угодно, — ведет его по той же дороге, которою он уже проходил, когда прибыл в район Вердена. Из Вилон-Ост, где их высадили, через Сиври — Консевуа, поворот налево, к лесной дороге, у которой еще до сих пор уцелела надпись: «Дорога непроходима». И дальше, по холмам, сквозь зеленую, спутанную чащу буков, которые поднимаются по обе стороны дороги. Почти год прошел с того времени, как он на ходу читал письмо своей невесты, сообщавшей, что она добивается для него отпуска, чтобы пожениться; и тогда же первое тяжелое орудие внезапно изрыгнуло пламя, как дракон, поселившийся в первобытном лесу. Тогда весна длилась дольше, зима не была так сурова. В этом, на первый взгляд, и заключалась вся разница.