Кройзинг опирается о толстый бруствер и оглядывает обсаженные кустами луга у своих ног, улицы, железнодорожный путь к Люксембургу, маленькую железную дорогу, по которой он приехал рано утром из Азанн. Его охватывает слепая ярость против этой сытой, тупой жизни с ее обманчиво мирным укладом. Он, видит бог, не принадлежит к числу людей, которые завидуют благополучию других только потому, что у них самих не все благополучно. Но когда подумаешь, что пришлось в четыре часа утра выбираться из Дуомона, проезжать по этой, словно изъеденной проказой, обезумевшей земле только для того, чтобы здесь в течение часа наслаждаться, как влюбленный шестиклассник, живописным видом, то так и подмывает запустить в эту идиллию несколько ручных гранат.
Из маленьких ворот цитадели, как бы вставленных внутрь больших запертых ворот, выходит унтер-офицер с портфелем подмышкой, в фуражке, небрежно надвинутой на коротко остриженную голову. По сигаре, торчащей в углу рта, в нем легко признать адвоката Пориша, переодетого в форму солдата; он медленным шагом возвращается в город после опроса пленного. Увидев офицера, он вынимает сигару изо рта, прижимает к себе портфель и здоровается с ним небрежным кивком головы, одновременно ища круглыми выпуклыми глазами взгляд лейтенанта. Кройзинг иронически кивает ему в ответ — он почти готов прикрикнуть на этого субъекта и заставить его несколько раз повторить приветствие.
Тем временем писарь, ефрейтор Зиж, сжалился над фронтовиком и послал на квартиру военного судьи ординарца с той самой запиской, которую Кройзинг просил положить Мертенсу на письменный стол. Судья Мертенс зачастую приходит только к одиннадцати в свое неуютное служебное помещение. Оно не; соединено телефоном с его квартирой. Судья не желает, чтобы его беспокоили во внеслужебное время. Он обнаружил здесь в городке французскую живопись и. неторопливо, с помощью Пориша и множества репродукций и книг по истории искусств, пробирается от Бастьен-Лепажа обратно к Коро и дальше — к Манэ и импрессионистам. Имя Кройзинга на записке ничего не говорит ему. Но рукой ефрейтора Зика приписано: «Приехал с фронта, очень торопится». Военный судья Мертенс крайне вежлив, он не любит заставлять себя ждать; он надеется, что Пориш быстро введет его в курс дела. Во время завтрака он вспоминает, что в деле Кройзинга речь идет о каком-то унтер-офицере. Значит, это командир роты, который пользуется предлогом, чтобы погулять денек в Монмеди. Иногда требуется много времени для того, чтобы мысль Мертенса заработала быстрее.
Ровно в десять Эбергард Кройзинг, перепрыгивая сразу через две-три ступеньки, взбирается по старинной лестнице. Он ожидал встретить ожиревшего и ленивого потного чиновника; почтенный ученый в золотых очках, немного напоминал старого Мольтке, почти сбивает его с толку. Имеет того чтобы взять резкий тон и решительно насесть на эту тыловую свинью, он сразу чувствует себя вынужденным не выходить из рамок приличия. Спокойный взгляд голубых глаз Мертенса говорит о том, что в этой инстанции он во всяком случае не встретит недоброжелательства по отношению к своему брату или кому бы то пи было. Эбергард Кройзинг в высокой мере наделен даром пленят! сердца; не мало девушек могло бы кое-что порассказать об этом. Он просто, в немногих словах, излагает свою просьбу. Склонив голову набок, судья Мертенс прислушивается к глубокому, словно отдающемуся эхом в груди, голосу саперного офицера.
Значит, это не командир роты, придумавший предлог для поездки, а брат унтер-офицера Кройзинга, против которого несколько месяцев тому назад начато судебное дело. Мертенс не знает никаких подробностей; этот случай еще не вышел из стадии предварительного следствия. Он отчетливо выговаривает сочетание звуков «с» и «т». Как и все нижнегерманцы, он произносит: «с-стадия», — франку Кройзингу это напоминает почему-то произношение старых дев. Мертенс продолжает:
— Делами в этой стадии ведает мой помощник, адвокат Пориш, — как оказалось, ученик моего отца. Я говорю вам об этом, господин лейтенант, потому что Пориш носит форму унтер-офицера. Было бы очень неприятно, если бы это привело к недоразумениям.
Ах ты, обезьяна, думает Эбергард Кройзинг, что за птица твой отец и какое мне до этого дело, и занимался бы ты лучше твоими судебными кляузами. Но вслух он произносит: