1. Главная
  2. Книги
  3. Мамченко Виктор Андреевич
  4. Воспитание сердца
  5. Страница 4
Выбрать главу
И тишина! Ведь тихо так, что слышно Дыхание смолы в сосновой мгле; Высокий свет глядит очами Вишну, Как детский бог склоняется к земле.

Ночной разговор

Ночных сверчков опять с цикадами не путай: Цикады ночью спят, им ночью — все равно, А в сердце, может быть, как в пропаде темно И кажется земля тяжелой мертвой грудой.
Живут цикады днем. Растопленной смолою Горячий сосен сок пьянит до песен их; Не надо им тогда веселых глаз твоих, Не надо слез твоих, ночей со звездной мглою.
Они живут в раю. Им нас совсем не надо. И нам они — к чему? Представь себе, что вдруг Земля горит, беда, что все — как ад вокруг, А мы с тобою райского вкушаем сада.

CHAMP DE MARS

Откуда у тебя, дитя, жестокость взгляда? Как ночь глядишь, как ночь в лесу, как ночь зверей... А солнцу — что? — весна! — из твоего наряда оно влечет тебя — на брань бы поскорей! Цветущий сад в столице. Утро. Вся в тревоге, как птица вдруг к гнезду, к тебе склонилась мать, чтоб потонуть в глазах твоих, как в древнем боге, когда в любви всем смертным надо умирать.

Встреча при луне

Среди домов, по улице прямой, В ночи спеша, и, может быть, домой, Плывет калека в лунном далеке, Пустой штаниной машет налегке. Движенья четкие — одной ногой, Как если б был с рожденья без другой. О если б этот страшный человек Безногим был — чтоб не было калек! Но он пошел, конечно, на войну, В руке зажав и совесть и вину Винтовкою, тяжелой, как нога, Которую оставил у врага. И враг его, такой же, как и он, За дымный Рур иль шелковый Лион, Не зная сам куда, стрелял, бежал, И долго, мертвый, под дождем лежал... Ночная улица светла, тиха, А лунный диск — как не было греха. Но ты, калека, что же ты молчишь, Идешь-плывешь и страшно не кричишь, Что вот опять над денежной горой Банкир грозит военною игрой.

Человека убили

И ночь была, и звезд предсветный знак, и лебеди летели и трубили, на все смотрел я, но не видел — как убийцы человека вдруг убили. Когда узнал, рассвет мне на земле повторным показался тем рассветам, когда о правде грезили в семье, когда расстрел наутро был ответом. Настойчивая память иногда сжимает время, время — неподвижно... Я помню, да: военная беда людей сжигает, вот кричат, вот слышно — вот слышен в темноте предсветный шаг облавы на людей, которым нужны свобода, равенство и где душа с другой душой живет, и души дружны! Но для беды так быть никак нельзя: среди людей, среди их трудной дружбы, глупейшей провокацией скользя, все та же мерзость в мире ищет службы. Она — вот здесь, она — и там опять свое сует, каналья, первородство, - откормленная девка, чтоб «гулять», чтоб сжечь и юность проклятым уродством... Убили человека. Средь врагов с гвоздикою стоял, с улыбкой! И дрогнул мир аттических богов: всплеснуло сердце Золотою Рыбкой.

Неравенство

— С тобой мы умные, пусть дурачки Наивно верят в равенство и братство! — Сказал прохвост, мигая сквозь очки Туманом глаз и жадностью богатства. Сказал и ждет, что вот и я скажу По-умному, с улыбкою Пилата, Что де, увы, неравенства межу Природа сохранит, и не богата Она талантами, как я и ты, — Ведь ты да я... Но в этот час вечерний, Вся светлая, из облачной гряды Звезда взошла, невидимая черни; Звезда сказала девичьим лицом: Ни равенства ни братства с подлецом.
~ 4 ~