«...так будете? — Приду, приду, конечно…»
А.М. Ремизову
— ...так будете? — Приду, приду, конечно.
— За баккара вам рады все сердечно!
— Иван Иванович, на бирже чайной
Такой был бум вчера, такой урон!.. —
Беседу пошлости подслушал я случайно
На кладбище во время похорон.
И я смолчал. Да что сказать такому
Нелепому движению сердец...
А бес шептал: «Такому иль иному
Движению, но будет все ж конец».
И долго слышал я, уйдя от всех,
Старухи крашеной недобрый смех.
Письмо из Парижа
По четвергам у нас воют сирены.
Так было тогда
(лет двадцать тому),
когда
средь сожженной
цветущей сирени
умирали дети в огне
и дыму.
Проклятые звери выли
и выли,
мирных людей терзали,
губили...
Для чего же воют сирены теперь,
пусть не в пожарах
и раз лишь в неделю?
Дети толкуют:
«Проголодался зверь»...
И я им верю,
невольно верю:
«Малая кровь» Азиатов иль Негров
не поит до отвала
и зверя тревожит,
вот и воет он
на перекрестке ветров —
чтоб океаны крови, —
он может!
Порой завыванье его такое,
что
кажется,
ему все
невмоготу:
если нельзя ему
в кровавом вое —
весь мир пусть погибнет
в смертельном поту...
А мирные руки
беды не хотят;
им бы —
чтоб в смерти
ничто не бредило:
они жалеют
и слепых котят,
как же им —
чтоб Человека
не было?!
Мильонным согласьем
туже
и туже
сплетаются руки:
зверь им не нужен!
Потому-то и воет дикий зверь,
кутаясь злобно пещерной метелью,
ведь он
не может иначе
теперь, —
впустую
воет
однажды
в неделю.
Ложь
Диким пропадом морочит
Сонмы ночи, стаи дней,
Чтоб случилось все, как хочет, —
Все покорно было б ей.
Что же разум, — иль тревогой
Опьянен он сгоряча?
Или путнику дорогой
Он — не солнце, а свеча?
Задувает черным ветром
Мою жаркую свечу;
Задыхаюсь в ветре этом,
Окрест людям я кричу:
Человек я,
а не витязь,
Кто в дороге — отзовитесь!
Друзья
Откуда сон пришел ко мне такой —
В бессонности парижского гуденья! —
Черты развеянного прочь виденья
Слились вдруг вновь, и доброю рукой
Ведом я был среди высоких трав
Степи курганной, сердцем отпылав.
И той степи как будто нет конца,
И взлетным воздухом мерцают звуки;
Здесь тетивой звенели жарко луки
В полдневный зной, у древнего Донца,
Чтоб пахарь сеял мирное зерно,
Чтоб жизнь текла как пенное вино.
Увидел дом — как бы громаду скал,
Переплетенную садами и цветами,
Овеянную синими ветрами,
И кто-то издали знакомо звал
Как гостя жданного, чтоб в дом вошел,
И дом тот был огромно не тяжел.
А я, как проклятый, бездомный весь,
Но тоже весь взволнованный сознаньем,
Что вот в необычайном полдне раннем
Встречает Родина, — Россия здесь! —
Что может в дом войти лишь верный друг,
Как все друзья, живущие вокруг.
Сказал я Родине: Привет Тебе,
Пришел к Тебе я страшными путями;
В пути узнал я: с трудными гостями
Ты любишь спорить о лихой судьбе;
Но что в Тебе и чем жива душа
Узнал в Париже я, едва дыша.
И в дом вошел, — как крыльями влеком: —
Ничто не чуждо, но чудесно ново,
Как речь родная, где любовно слово;
И юными друзьями, как венком,
Я окружен был... Но уже мерцал
Рассвет; железами Париж бряцал.
Родина