Мы говорим: необходимое условие, ибо все мы знаем себя гораздо меньше, чем думаем. Грустно становится — да и нельзя не сокрушаться, — когда оглянешься кругом и на тысячу человек не насчитаешь и одного, который обладал бы индивидуальностью: и в общем направлении нашего поведения, и в отдельных поступках все мы, почти без изъятия, уподобляемся марионеткам, приводимым в движение совокупностью сил, без всякого сравнения более могущественных, чем их собственная. Мы живем самостоятельной жизнью не больше какой-нибудь щепки, которую бросили в быстрый ручей и которая несется по течению, не зная куда и зачем. Люди — повторяем знаменитое сравнение — это флюгерки, сознающие свое движение, но не сознающие, что они вертятся от ветра. Жизнь большинства из нас направляется воспитанием, мнением товарищей и общественным (давление которого чрезвычайно сильно), могущественными внушениями речи, пословицами категорического пошиба и, наконец, природными влечениями, и редки между нами люди, которые вопреки всем увлекающим их неведомым течениям, держат свой путь твердо и прямо к заранее избранной гавани и знают, когда им надо остановиться, чтобы определить точку своего местонахождения и исправить свой курс.
Да даже и для тех, кто отваживается пытаться взять себя в руки, — как ограничено время власти над собой! До двадцати семи лет жизнь толкает нас вперед, не давая нам вдуматься в ее смысл, а когда у человека является желание дать ей определенное направление, он оказывается уже втиснутым в общую колею, выбиться из которой не так-то легко. Сон отнимает целую треть существования, а там всякие житейские ежедневные надобности: одеванье, еда, пищеварение, требования света, служба, недомогания, болезни; все это оставляет очень мало времени для высшей духовной жизни. Дни идут за днями, жизнь уходит, и когда смысл ее начинает становиться нам ясен, смотришь — и старость подкралась. Этим-то и объясняется огромное влияние католицизма. Католическая церковь знает, куда она ведет человека; исповедь в ее руках — могучее средство: руководя душами верных, она знакомится с самыми глубокими истинами практической психологии, начертывает один широкий, общий путь для своей паствы — этого стада живых марионеток, поддерживает слабых в их колебаниях и направляет к одной общей цели всю эту толпу, которая без нее спустилась бы, с точки зрения нравственности, до уровня животных или, вернее, не поднялась бы выше этого уровня.
Да, просто невероятно, до какой степени все мы, почти поголовно, подчиняемся внешним влияниям. Во-первых и прежде всего: влиянию домашнего воспитания, семьи. А семьи философов редки. Немного, следовательно, найдется и детей, которые получали бы рациональное воспитание. И даже те из них, кто его получает, купаются, если можно так выразиться, в атмосфере глупости. Окружающая среда, прислуга, товарищи, друзья дома — все люди, раболепствующие перед общественным мнением — неизбежно «начиняют» память ребенка «ходячими формулами». Если бы даже семья сама по себе могла оградить его от предвзятых понятий, у него, помимо нее, будут наставники, легкомысленные, ни о чем не думающие, и товарищи, зараженные пошлостью. Кроме того, живя между людей, ребенок даже из самой разумной семьи — должен будет поневоле говорить языком окружающих. А язык, как известно, создается толпой по ее образу и подобию. В нем выливается посредственность толпы, ее ненависть ко всему истинно высокому, ее грубые и наивные суждения, всегда основанные на одной внешности и никогда не проникающие вглубь. Вот почему в общеупотребительной речи мы находим такое множество пословиц, изречений, восхваляющих богатство, власть, военные подвиги с одной стороны, а с другой — таких, в которых выражается презрение к доброте, бескорыстию, простому образу жизни, умственному труду. А влияние речи очень сильно; все мы в высокой степени испытываем его на себе. Хотите доказательств? Произнесите в обществе слово «величие», и я держу сто против одного, что в уме ваших собеседников возникнет представление о могуществе, о славе, о пышности, и разве потом только кто-нибудь вспомнит о нравственном величии. Все назовут Цезаря, никто — Эпиктета. Заговорили ли о счастье — и в нашем сознании встают представления о богатстве, о власти, о рукоплесканиях толпы. Попробуйте, как это делал я, произвести такой опыт над десятком другим общеупотребительных слов, наиболее характеризующих все то, чем красна жизнь для мыслящего человека, а чтоб никто не усомнился в высоконравственном значении вашего опыта, уверьте вашу аудиторию, что вы желаете с чисто психологической точки зрения определить соответствующее каждому слову понятие, — вы придете к весьма поучительному выводу. Вы убедитесь, что язык — самое могучее орудие воздействия, каким обладают, в ущерб всему честному и высокому, невежество, глупость и пошлость.