На московской трассе я увеличила скорость, вначале до восьмидесяти, потом, видя, что Пират дремлет, до ста двадцати километров в час, ожидая, что Пират откроет глаза, посмотрит на спидометр и скажет, чтобы я сбросила скорость. Пират через некоторое время посмотрел на спидометр, но ничего мне не сказал и снова закрыл глаза. И я тут же сбросила скорость до восьмидесяти, понимая, что без его подсказок я вряд ли приму единственно верное решение, потому что, как я поняла еще во время учебы на автокурсах, при вождении единственное решение может быть правильным, потому что на дороге невозможно повернуть даже на несколько метров назад и повторить маневр.
После возвращения в Москву Пират подписал доверенность на право вождения мною «вольво». Теперь после работы над рукописью мы выезжали на мое совершенствование в вождении. Машину вела я, Пират сидел рядом и подсказывал, если я делала грубые ошибки. Особенно меня пугали узкие улицы, на которых машины могли столкнуться при каждом неточном движении одного из водителей. На московских проспектах, когда машины неслись буквально в метре одна от другой и невозможно было расслабиться хотя бы на несколько секунд, я, как при прыжках с парашютом, после каждой поездки теряла в весе. Через неделю Пират, вероятно посчитав, что я готова к обучению профессионалом более высокого класса, нанял водителя из кремлевского Девятого управления, который сопровождал правительственные машины. Через месяц я чувствовала себя уверенно и в ночных поездках, и в дождь. Пират считал, что я талантливый водитель, — мой талант был заложен на занятиях баскетболом, езде на велосипеде, я хорошо чувствовала свое тело; несмотря на некую громоздкость, я хорошо и легко танцевала.
Я даже обнаглела немного и начала ездить в крайнем левом ряду и уже сигналила фарами менее расторопным водителям.
Мы продолжали работать над рукописью, Пират был предельно точным, и даже опубликованные цифры он проверял по разным источникам. Он впервые рассказал о гибели первой советской атомной подводной лодки, о том, что сбитых в Африке советских летчиков не искали, чтобы не выдать секрет пребывания наших военных в той или иной стране. Особенно меня поразила история нашего крупнейшего геолога, которого выкрали в Афганистане и предложили обменять на десять пленных моджахедов. Командир части мог произвести обмен в течение двух часов, но армейское советское командование на это не решилось и запросило Москву, откуда ответили, что нельзя создавать прецедент: обменяем один раз, будут похищать постоянно.
Геолог был известным в Афганистане специалистом еще до переворота и войны, он открыл большие запасы нефти, и моджахеды разрешили ему написать письмо Брежневу. Ответа не получили, и его голову с отрезанными ушами передали в расположение советских войск. После этого многие специалисты под разными предлогами стали покидать Афганистан, теперь уже зная, что, если с ними произойдет подобное, к ним на помощь не придут.
— Но почему так поступали? — спросила я.
— Старая русская, а потом и советская традиция — не беречь людей. Нас много. На место павшего встанут тысячи новых борцов.
— Может быть, поэтому и не встали, и советская власть, как только представилась такая возможность, рухнула почти в три дня.
— Конечно, и поэтому тоже, — подтвердил Пират.
— В зарубежных источниках приводится много фактов жестокости нашей разведки. Убивали диссидентов, которые оставались за рубежом, убивали своих работников, которые переходили на сторону противника из политических убеждений.
— Работник разведки принимает присягу, а это все равно что подписать контракт, а контракт надо выполнять. Изменение политических убеждений — это невыполнение контракта, за это наказывают во всем мире, у нас наказывают смертью.
— А ты убивал тех, кто нарушал контракт?
— Я не убивал, убивать не генеральское дело, это делали работники с более низким званием.
— Но ты отдавал такие приказы?
— Да, отдавал.
— А если бы тебе приказали, ты убил бы?
— Конечно, это входит в условие моего контракта.
— Но ведь те, которые остались за рубежом, оказались более правыми: система, на которую они работали, лопнула. Они оказались дальновиднее, чем вы.
— Условия контракта предусматривают выход из системы. Уйди и выступай против.
— Но выход из системы означал смерть.
— Ничего подобного. Могли быть лишения, нищета. Кстати, мы очень уважали академика Сахарова. Убеждений не разделяли, но уважали.