Дяде принадлежал оптовый склад по продаже петрола, несколько небольших лавок, доходные дома. А вся семья — дядя с тетей и двое детей, жила в огромном доме, где могла бы уместиться деревня рыбаков. Зачем иметь такую домину на четверых, Данут не понимал, но у горожан свои причуды. Даже по меркам небедного Тангейна, Силуд Таггерт считался одним из самых богатых негоциантов. Ничего удивительного — петрол пользовался спросом у гномов, заправлявших продуктами его перегонки тепловики, у судовладельцев, пропитывавших им борта кораблей и шлюпок и, даже у простых людей, в последнее время приохотившихся освещать дома не свечами или лучинами, а масляными лампами.
Данут не роптал, считая справедливым, что он занимается физическим трудом, а не «умственным», как Казистер. Как — никак, наследник Торгового дома пять лет обучался в Коммерческом училище Тангейна, где его учили быть настоящим купцом. Правда, однажды юноша бросил взгляд в амбарную книгу, куда братец вносил подсчеты — страница была испещрена четырехугольниками, перечеркнутыми по диагонали. Все ясно. Именно так отмечали улов и мешки с зерном старейшины в поморской деревне — четыре точки, объединенные шестью палочками — десяток.
Данут был немного удивлен, что дядюшка принял его сразу. Возможно, сыграло свою роль то, что он явился в дом дяди не в образе оборванца, пропахшего сосновой хвоей и кровью, а чистый, одетый в новенькую одежду и блестящие сапоги, сшитые по последней моде. Но здесь не его заслуга, а гномов. После того, как он вместе с уцелевшими гворнами доставил раненых до постоялого двора гномов (как тащили упитанных малышей, лучше не вспоминать), добрый профессор не знал, как рассчитаться со спасителем и помощником. От векшей Данут отказался наотрез, но от новой одежды не стал. Кроме того, гном лично проводил юношу до дома дяди, представив его, как своего спасителя.
А дальше были ахи и вздохи, одинокая слеза, скатившаяся из — под правого века дядюшки и растворившаяся в его морщинках.
Дядя был добр. Но он почему — то ни разу не ответил на простые вопросы — почему он стал купцом, а его брат воином? Что такое случилось с Милудом Таггертом, если он ушел жить в поселок рыбаков? И, наконец, кто была мать Данута?
На все вопросы Силуд пожимал плечами, улыбался, приговаривая — мол, всему свое время. В общем, вырастешь, мальчик, узнаешь!
Если дядя отнесся к появлению родственника нарочито доброжелательно — принял в дом, выделил комнату и назначил в приказчики, то с остальными родственниками отношения не сложились. Тетушка Пайэнира — дородная дядюшкина супруга, просто игнорировала родственника, а если и хотела что — то сказать, обращалась к мужу, говоря о Дануте в третьем лице, никогда не называя по имени. И говорила примерно так: «скажи этому…» или «пусть этот…». Двоюродные братья — старший Казистер и десятилетний Томис, старались сделать брату какую — нибудь подлянку. Однажды Данут обнаружил в своей постели дохлую крысу. Крысу он просто выбросил, решив поначалу, что животное не нашло лучшего места, чтобы умереть. Но в следующий вечер, вернувшись с работы, обнаружил в углу комнаты зловонную лужу, с характерным запахом. Пришлось брать ведро и мыть пол. Утром дядюшка разразился пространными рассуждениями о том, что в его доме есть прекрасная уборная, но «некоторые, недостаточно культурные люди, привыкшие гадить там же, где живут, не хотят пользоваться благами цивилизации». Братья злорадно смеялись, а тетушка смотрела на племянника, словно на дохлую собаку. А на следующий вечер, помимо лужи, Данут обнаружил еще и кучу дерьма. Не сказав никому не слова — а смысл? — убрал нечистоты, взял из поленницы пару деревяшек и за ночь смастерил небольшой капкан (про капкан, конечно, сильно сказано — скорее силок с утяжелителем).
Вечером младший братец не вышел к ужину. Тетушка, поджимая губы сообщила, что бедный мальчик свалился с лестницы, ушиб ногу и разбил нос. На приемыша — дикаря она смотрела с плохо скрытой злобой. Дерьма в комнате больше не появлялось, но хорошего отношения не добавилось.
Казистер — стройный, изящный юноша, считавший себя исключительным красавцем, поминутно любовался на себя в зеркальце. Он полагал, что дикари, не умеющие обращаться с вилкой и ложкой, не могут быть ему родственниками, а уж тем более, считаться братьями. По примеру матушки, души не чаявшей в старшем сыночке, подросток обдавал двоюродного брата волной презрения, считая, что разговаривать с неотесанным болваном, ниже его достоинства.