— Закажи новую машину, водила! — гаркнул он во все горло шоферу-телохранителю, — если не можешь смотреть за старой. Двери проверяй. За что жалованье получаешь? Козел.
Сам сел на заднее сиденье, дрожащими пальцами достал сигарету из пачки. Оставшиеся, вместе с пачкой вышвырнул в открытое окошко.
— Мир блефует, сволочится. — Орал он в затылок шоферу. — Если такие титаны, как Теневой, сдаются, вся Вселенная завязнет в болоте пошлого либерализма. Лучше бы он сдох еще тогда, телячья душа. Сволочь, книжки печатает. Чему может учить безнадежно больной, оторванный от жизни, который дышит воздухом своей вонючей постели. Микробными парами. У него мозги-сплошная брюзжащая червоточина, рассадник бацилл и вирусов.
Крест на нем нужно ставить осиновый, а он еще пальцем куда-то тычет.
Живой труп. Кормчий для слепых и глухих. Жить хочет, сволочь партийная. Правильно монахи его пауками потравили. Туда ему дорога.
Героин дать, чтобы успокоился. Черт возьми, — Динстон задумался, — поддерживает ли он отношения с членами правительства и прочими влиятельными силами. Мао еще держится и свою политику тянет без всяких сомнений и изменений. Здесь все нормально. Но кто на смену придет? В верхах функционеров никто ничего определенного предсказать не мог. Все затаились: толкаются у постели Великого и также непредсказуемы, как и их высказывания. Кто левей, кто правей-невозможно определить при общей пустоголосице преданности идеям и пути Великого Вождя. Для самого Динстона Мао ассоциировался не столько, как вождь великой нации, но скорее как хитрый и ловкий, староста слишком большой деревни. Вождизм все же требует интеллекта, а у Мао его очень недоставало. Зато указов, подсказок, как жить, куда идти, этого пропаганда лила с избытком.
"Каждый только для себя"-неожиданно и как-то досадно дошла до Динстона банальная истина. Вернее не то, что каждый за себя, а то что именно вообще все, кого ни спроси, от мала до велика только о себе и думают и на всех им одинаково наплевать: президент ты или какой бомж с ближайшего двора. Он не заметил, как с мыслей снова перешел на слова и ругательства. — "Шкурные сволочи. Бабьи подъюбочники. Больше они никто и ни на что не способны. Поэтому с ними так трудно вести переговоры. Не мужики-слюнтяи".
От таких крутых казарменных мыслей у Динстона заломило в висках.
Он расслабился и тут же подскочил. Не заметил, как выпустил из рук дымящуюся сигарету, и она странно и подло закатилась ему под зад.
Снова ужасно выругался, отряхнулся, заорал на бедного шофера:
— Живей гони в посольство. Документы еще не оформлены. Самолет через два часа.
— Полицейских много на дорогах, — Спокойно и даже, как показалось Динстону, небрежно бросил шофер.
— Ай, — махнул рукой полковник, — и ты такой же баран, как эти язвенные китайцы. С вас даже шерсть некачественная на валенки в Сибирь.
На этом горевая судьбинушка полковника не закончилась. Он затерял какую-то важную бумажку и его долго не могли признать в родном посольстве. И только звонок из Вашингтона вернул бравому полковнику его доброе имя и заставил чиновников подчиниться.
— Вы у меня еще горько пожалеете за свой бюрократический цинизм, бумажные черви. Заготавливайте для себя места в очередях на биржу и лучше в малых странах, негодяи. Самолет его уже давно улетел, и полковник до следующего рейса три часа усердно распекал напуганных сотрудников за их неуважение к американскому флагу и его подданным.
Чисто по-солдатски он, конечно, был прав: намного правее многих. Но и дальше какая-то злая напасть преследовала его. Такого с ним отродясь не случалось: оступился при подъеме по трапу самолета, вывихнул сильно ногу и мешком покатился вниз. Спасибо хладнокровным подчиненным: вовремя подхватили. А так до самого низа еще катиться и катиться. В самом салоне лайнера одна древняя старушенция уж совсем нечаянно пролила ему горячий кофе на сорочку. Надо отдать должное полковнику: он молча перетерпел издевательство судьбы над собственной персоной. Но от переизбытка напряжения, чувств, накопившейся черной энергии неожиданно и срамно запустил долгого дурно пахнущего журавля.
После чего сник, съежился, злобно подумал о тайных проделках монахов, исчез в своем кресле и старался не показываться на глаза понятливым и деликатным пассажирам. Но все же нашелся какой-то негодяй остряк из задних рядов и, посмеиваясь, потребовал выйти указанному господину из помещения на свежий воздух. Хорошо, что телохранители не сплоховали.
Подошли к весельчаку, заехали ему кастетом и он до конца рейса успокоился.