Над смертельно больным, не засыпающим, вечно злобным стариком, в высоком небе стоял сплошной гул от раскаленных в великой любви и глубочайшей признательности, раболепно преданных, китайских глоток.
Вот это организация. И именно большевистского толка. И любовь по заказу. И рабство по расписанию.
Для всех и каждого.
Аминь, ничего не подозревающие, господа хорошие.
Всем аминь.
Будьте.
Глава одиннадцатая
Ван
«Если дурак при власти, то народ идиот:
или наоборот».
Всё и всех, лично и правильно, подозревающий начальник охраны «Запретного города» и личный телохранитель Председателя, Ван Дунсин, подозрительно и придирчиво проверял караулы, сам расставлял у дверей проверенных солдат, снова и снова расспрашивал обязанности и права караульного.
— Какие права у часового? — неожиданно и глухо рыкнул он на немолодого уже, сержанта внутренней охраны.
— Часовой лицо неприкосновенное, товарищ полковник.
— Правильно, сержант. Кто тебя может сменить?
— Лицо, приведённое вами.
— Молодец, сержант.
Полковник тяжело хлопнул сержанта по плечу.
— Кому ты ещё подчиняешься?
— Начальнику караула.
— Нет. В «Запретном городе» на посту вы подчиняетесь только мне. Начальнику караула вы подчиняетесь после смены. Ясно!
— Ясно, товарищ полковник!
— Если на вас нападут: ваши действия.
— Уничтожить нападающего!
— Если их несколько?
— Уничтожить всех.
— Если начальник караула внезапно нападает?
— Уничтожить его.
— Если я нападу?
Сержант сначала запнулся, но потом смело выпалил: — и вас тоже я должен уничтожить.
— Молодец. Завтра получишь лычки старшего сержанта.
— Служу китайскому народу!
— Не бойся стрелять врагов. Не бойся. От этого гордость в личном сознании, и важность тебя такая охватывает, что ты чувствуешь себя богом. Полезное чувство для воина-солдата. Иначе солдат не солдат. Тюфяк гражданский. Баба.
Полковник, по-доброму, крепко похлопал сержанта по плечу.
— Здесь ты служишь только великому Председателю. Мне подчиняешься, но служишь ему. Сколько у тебя патронов?
— Тридцать пистолетных и пятьдесят винтовочных.
— Гранаты?
— Четыре штуки.
— Ты знаешь, что в соседних комнатах медитируют очень старые монахи.
— Старые? Нет, товарищ полковник.
— А почему ты так переспросил?
— Проводят здесь каких-то, но не очень старых.
— А сколько б ты дал?
— До вашего вопроса, лет шестьдесят, семьдесят. А сейчас, не больше восьмидесяти.
— Им всем за сто лет.
Сержант от удивления округлил свои узкие глаза.
— Их не трогай. Это древние лекари, ведуны старики. Безобидные, как полевые одуванчики. Они лечат Председателя. Но, присматривай за ними. Если что подозрительное, мне немедленно докладывай.
— Будет сделано, товарищ полковник.
— Особенно вот за таким интересным монахом.
Полковник показал ему фотографию.
— Понял, товарищ полковник.
— Завтра я тебе придам в подчинение пятьдесят солдат, и ты будешь ответственен вот за эти комнаты. И за монахов.
Сержант предано кивнул.
— Будешь теперь получать в пять раз больше.
Часовой чуть не подпрыгнул до потолка от давно желаемой, ожидаемой, приятной неожиданности.
Полковник внимательно посмотрел на сержанта.
— Впереди большие политические и государственные перемены. Будь бдителен.
— Служу китайскому народу!
Полковник хлопнул караульного по плечу и быстро пошёл по светлому, розовому коридору в отдалённую комнату. Там сидели Ван и трое древних, моложавых старцев. Он молча кивнул всем и присел рядом. Не глядя ни на кого, важно, заговорщицки заговорил:
— Уважаемые, скоро появится для аудиенции с хозяином, генерал Чу. После встречи с ним он зайдёт к вам. Какое ваше высокое мнение о дражайшем здоровье главы великой страны?
— Уважаемый товарищ Ван Дунсин, мнение древнего консилиума однозначное, неприятное: не больше шести месяцев проживёт великий глава.
— На сколько это точно?
— На столько, на сколько он протянет от наркотических уколов ваших недобросовестных докторов.
— Вы уверены, что наши доктора действуют во вред Председателю?
— Это нельзя сказать, потому что уровень вашей медицины очень низок. Что может сделать даже добросовестный школьник там, где требуются знания и опыт тысячелетий?