— Они идут, — собственный голос Дик не узнал. — Между востоком и западом. Идут с юга на север. И увлекают за собой тех, кто первым увидел последнего из них…
— Так, Дикон, — перебил Паоло. Ричард позволил увлечь себя к камину. — Не надо вот этого. Никто никого не завлёк… Знаешь что? Давай наконец выпьем!
Возле камина Норберт уже успел зажечь погасшую свечу.
— Зажги ещё, — Арно зябко поёжился. — Дик, открывай своё пойло.
— Надо зажигать четыре, — сказал Йоганн, — всегда четыре, чтобы не было зла.
— Да, — кивнул Альберто, — четыре, какую бы глупость ни твердили серые и чёрные{?}[эсператисты и олларианцы]. И поставь квадратом. Галерея с севера на юг идёт? Так ведь?
— Именно, — подтвердил Арно. — Тогда Молния как раз у камина будет. Ричард, ты скоро?
— Давай лучше я, — Паоло взял бутылку с пола. — Дик сейчас немного не в себе. Закатные Твари!
— Что там?
— Да ерунда! Открыл уже! — отмахнулся Паоло, слизывая кровь с пальца. Ричард проводил её взглядом. Кровь и призраки… кровь… вспомнить бы, к чему это. — Дик, пей первым. Оклемаешься чуть-чуть.
— Подождать надо, — вмешался Йоганн, — и сначала поливать немного на свечи. Пусть Четыре Волны уносить злые проклятия ото всех нас, сколько б их ни наделали.
— Пусть Четыре Ветра разгонят тучи, сколько бы их ни было, — прошептали Альберто и Паоло. Их соберано — Повелитель Ветра, что бы ни говорили Люди Чести. Им Ветра и призывать.
— Пусть Четыре Молнии падут четырьмя мечами на головы врагов, сколько бы их ни было, — добавил Арно.
— Пусть Четыре Скалы защитят от чужих стрел, сколько бы их ни было, — завершил Дик заклятие.
Лишь бы действительно беду отвело. Литов пёс, лишь бы так.
***
Священник, ворвавшийся в галерею в светском, пусть и чёрном платье, был бледен как полотно.
— Что здесь произошло? — Глаза отца Германа остановились на Паоло. — Что вы видели?
— Ничего, — отважно соврал тот, старательно заслоняя остатки пиршества и слегка захмелевшего Дика. — Совсем ничего.
— Ничего? — На лице клирика недоверие боролось с облегчением.
Дик снова приложил знак кольца ко лбу. Ничего, отец Герман. Ему оставалось только надеяться, что священник простит им эту ложь. И Дикон промолчал.
— Нет, здесь есть очень спокойно, — сказал Норберт, — только достаточно холодно.
— В любом случае вам тут нечего делать. — Отец Герман поднял свечку повыше. Дик не отнимал знак ото лба, отсчитывая про себя шестнадцать секунд. — Сейчас вы разойдётесь по своим комнатам. Позже я с вами поговорю. Со всеми по отдельности. Идёмте.
Священник двинулся первым, пришлось идти следом. Паоло исхитрился сунуть изрядно похудевший мешок в пасть камина — отец Герман не заметил. Клирик лично развёл унаров по комнатам и ушёл. Дик услышал, как в замке повернулся ключ.
Стоять и ждать чего-то не хотелось, так что Дик уселся на краешек кровати. Его начало колотить, то ли от холода, то ли от запоздавшего ужаса. Он мог пойти следом за призраками. Мог умереть, даже не поняв. То, что Паоло смог его остановить, — чудо. А если бы не успел? Если бы не заметил?
Мороз снова навалился на плечи, так что Дикон стянул с себя слегка мокрые тряпки и замотался в шерстяное одеяло. Прав был Юка. Рано ему ещё на большую землю.
Его не напугали духи дома, когда он о них узнал. Он с удовольствием учился у местной ведуньи отвращать зло. Он с раскрытым ртом слушал рассказы про нечисть, со всем энтузиазмом ходил общаться с лесовиками. Но те мелкие духи. А это были призраки. Мёртвые. Шли призраки мёртвых людей. Захотелось домой, в Надор, под тёплый бок к Юке, или к Далласу, или к Манни. И чтоб рядом сёстры. Чтобы погладили по голове, успокоили, сказали бы, что он дурачок, раз так испугался. Нечего бояться. Всё можно, всё решаемо. И Юка бы достал лютню или укулеле, или свирель и сыграл бы что-нибудь. Весёлое. Например, про дороги, как он обычно делает. Про Юг. Про Север. Про Столицу. Что угодно, лишь бы перед глазами не шагали бесконечным рядом болотные огоньки, лишь бы камни не молчали так могильно и мертво…
— Ричард, ты спишь?
— Паоло?!
— Ты не против?
Ричард против не был, но сейчас была ночь, и он, против воли, вгляделся в того, кто пришёл. Тени не было.
Каменный ошейник сдавил горло.
— Паоло…
— Прости, Ричард, — тот улыбнулся, грустно и светло. — Мне нужно срочно ехать, но я должен тебе кое-что сказать. Это старое. Очень старое, и оно принадлежит тебе.
Ричард смотрел на друга и кивал, как сломанная марионетка. По щекам текли слёзы. Рыдания рвались из горла, но Дик просто молчал и кивал.
— Прости, — повторил кэналлиец. — И запомни: «Их четверо. Всегда четверо. Навечно четверо, но сердце должно быть одно. Сердце Зверя, глядя глядящего в Закат».
— Рэй Куньо, — в дверях появился отец Герман. Без тени. — Пора.
Паоло, кажется, хотел ещё что-то сказать, но под взглядом олларианца опустил голову и быстро ушёл.
— Лучше всего, тан Окделл, — клирик посмотрел ему прямо в глаза. — Если бы вы всё забыли. Но вы будете помнить. И, во имя Четверых, будьте осторожны. Постарайтесь понять, что нет ничего тише крика и туманней очевидности. Возможно, вам удастся спасти хоть что-то. Или спастись самому.
Дверь захлопнулась. Дик уронил лицо в ладони. Паоло был мёртв. Осознание этого буквально расщепило его, разбило на тысячи осколков. Он ощущал себя марионеткой, которой отрезали все нитки. Нет больше Паоло. Был ещё несколько минут назад, смеялся, пугался, жил — а теперь нет. Забрали.
Дикон лёг. Ему снилась звезда, что сорвалась с места. Снился кленовый лист в первом и последнем своём полёте. Снилось Сердце. Снилось, как Сердце истаяло, став точкой, что рассыпалась на тысячи своих сестёр. Снежинки закружились в бешеном танце, уносились вдаль, подхваченные ветром. Навстречу ветру метнулась и исчезла чёрная птица. Дик смотрел сквозь сон на очевидность и пытался услышать крик.
***
Утро началось с головной боли. Слуги принесли завтрак, но Дику не хотелось ничего. Лишь свернуться калачиком и отдаться слабости. Но нельзя было. За ночь солёные дорожки на щеках высохли, оставив после себя лишь стянутую кожу. Никто его не тревожил ещё очень долго, так что Ричард нашёл в себе силы одеться и привести себя в порядок. Унаров никто не трогал до обеда. Все сидели под замком.
Пустое место в плотном ряду было заметно, как будто кто-то отколупал драгоценный камень с короны. Оно сразу бросалось в глаза. Другие унары непонимающе переглядывались. Ричард всё знал. Казалось, единственный. Рыдание иссякли за ночь, сменившись глухой усталостью и скорбью.
Тарелки были пусты, унары ждали. Прошло около часа, прежде чем наконец-то послышались шаги, и в зал ввалился Свин, побледневший и опухший.
Последовав на своё место, начальство плюхнулось в кресло и взялось было за салфетку, но передумало и поднялось.
— Унары, тихо! — Арамона хрипло откашлялся. Ричард смотрел на капитана, полуприкрыв глаза. Смотрел на того, кто обвинил невиновного. Кто наказал непричастного, всё, очевидно, понимая. Смотрел на самого последнего лгуна и знал, что он сейчас соврёт. — Общей молитвы сегодня не будет — отец Герман вчера ночью уехал по важным делам. Перед трапезой все прочитают молитву про себя, как положено в походе, но прежде я сообщу вам новость. Во-первых, история с так называемым графом из Путеллы благополучно разрешилась, во-вторых, унару Паоло пришлось нас покинуть, и, в-третьих, в связи с… рядом обстоятельств отпуска отменяются… Вплоть до выяснения… оных обстоятельств. Сегодня занятий не будет, но завтра всё пойдёт как положено, а теперь молиться и обедать! Джок, подавайте!
Дик смотрел на начальство. «Оные обстоятельства» явно подкосили того очень сильно, раз тот изволил провести вечер в обществе бутылок. Дик смотрел на капитана и думал. Думал о том, смотрит ли он просто на лгуна. Или он смотрит на убийцу. В груди горячим комком ненависть поднялась к горлу, но быстро утихла. Снова пришла усталость, глухая и скорбящая. Навряд ли. Паоло увели призраки. И теперь он мёртв. Его забрали. Отца Германа, может, тоже. Если тот вернулся в галерею и успел там порезаться, например. Но нет смысла об этом думать. Они оба мертвы.