— Ну как, монсеньор? — пропищал великан, кокетливо закатывая глаза.
Дикон заржал, наконец, не выдержав абсурда (если бы!) ситуации. Высшые офицеры, конечно, рядом, да и бой скоро — но сдерживаться не было никакой возможности. Шеманталь сам едва сдерживал смех.
— Очаровательно, — согласился Рокэ. Сам он тоже улыбался. — надо поднять вопрос о новых мундирах для авангарда. Надеюсь, ваши люди выглядят не хуже?
— Корон на всех не хватило, — В притворной грусти вздохнул Жан, — а так ничего. Кони, когда их обряжали, молчали, а двуногие, те ржали — в лисьем лагере слышно было.
— Не сомневаюсь, наши кагетские друзья вас оценят, — вернул усмешку Рокэ.
— А почему, чадо, — внезапно подал голос Бонифаций, о сане которого сегодня напоминала разве что короткая стрижка, — не вздел ты на коня своего наперсный знак? Видел я клад, что взят был в Барсовых Вратах, и были там не только услады для женщин и властителей земных, но и эсператистские побрякушки.
— Думали, Вашпрысвященство, но решили, что нехорошо это… Особливо при вас. — Смутился адуан. — В одного ж Создателя веруем!
— Создатель-то один, но мы веруем правильно, — воздел палец Бонифаций, — а агарисские еретики — нет. Так что вздевайте, чада, их цацки на борзых коней. Хорошо блестят — далече видно будет.
— Хороша, сорочья радость. — Дик немного отошёл, любуясь сверкающим Жаном. — Ты следи, а то сорока коня вместе с тобой унесёт.
Жан, не стесняясь, захохотал.
Кавалерия дожидалась своего часа в рощице, такой мирной и уютной, что в голову лезли песни про войну и привал, и родные горы, и смерть. Дик не сомневался в гениальности Ворона, как и простые солдаты, ржущие над разбежавшимися бириссцами, но всё равно холодок пробегал по спине. Впрочем, быстро забылся и он, особенно когда Ричард от нервов начал напевать «Ойся». Он бы и «Горца» спел, да только тот на надорском, а «Ойся» на вполне понятном для других талиг. Солдаты лёгкий общеизвестный мотив подхватили, так что теперь не приходилось сомневаться, с какими словами на устах будут рубить врага. Да пусть хоть и «Ойся». Куплеты, правда, все знали разные, так что к ним все начали добавлять от себя. Для души. Эмиль, кажется, в победе сомневался, но молчал об этом. Ну и Литов пёс с ним.
В тишину ворвался стук копыт. Пора? Ворвавшийся в рощу адуан тормознул у самых сапог лежащего Эмиля Савиньяка. Вальф, так его вроде звали. Он азартно сверкал глазами и вообще смотрелся как кошак у норки со скребущейся мышью. Гнедой конь косился на ручей, хотя и знал, что пить ему сейчас никто не даст.
— Идут? — поинтересовался севший Эмиль
— Скачут, — ухмыльнулся Вальф. — Вприпрыжку.
— Сколько?
— Было много, — погладил своего коня адуан, на котором из золота оставалась разве что пара мелких колец в гриве. — Размазались, уроды, как сопли по рукаву. У кого кони поганые, у кого руки загребущие, кто к лагерю ломанулся… У нас на хвосте тысячи три, не больше, и еще тыщ восемь сзади растянулись.
— Прелестно. — Эмиль поднялся и свистнул, подзывая своего коня. — Господа, по коням, нужно развернуть эту толпу и погнать на своих же.
Больше двух тысяч человек в последний раз проверяли оружие и сбрую, садились на коней, занимали своё место в строю. Дик накинул на запястье петлю палаша, выданного Эмилем. Привычнее, конечно, был бы кинжал, но он явно оружие не для кавалерии. Здесь надо рубить, причём, быстро и, желательно, смертельно, пролетая мимо врагов. Те и понять не должны были успеть, что их ранило или убило, не то, что задеть.
Всё было почти готово. Все тихо и быстро занимали оговорённые ещё ночью позиции. Эмиль поймал взгляд Дика, залихватски улыбнулся и подмигнул, затем развернулся к порученцам:
— Напоминаю. Сигнал к атаке — мой выстрел. Затем — картечь. Пальнем в упор и вперёд! Врубайтесь где погуще. Орать так, будто нас десять тысяч. Команд не ждать, вперед не лезть, от своих больше чем на сотню бье не отрываться. Наше дело гнать, а не окружать! Ясно?! Пусть удирают, мы проводим. Услышите горн — всё, бал окончен. Всё. Пошли!
Бал, Литов пёс. Ладно, принцессы, подбирайте подолы, мы должны сразить кавалеров наповал. В прямом смысле.
Порученцы бросились к своим эскадронам, Эмиль снова повернулся к Дикону.
— Дикон, может, зря я тебе это объясняю, но помни: твоё дело — держаться за мной. Учти, это полная свалка. Ударил и вперёд, ответа ты и так обычно не ждёшь. Понял?
— Понял, — Дик оглянулся, вглядываясь в пространство за рощу. Там сейчас к ним приближались враги. Разбойники. И они должны были умереть. — Один удар — один труп.
Разговор прервало появление «золотых» всадников. Они шли красиво, держа строй. Пронёсся последний десяток, в котором скакал Шеманталь, и появились кагеты.
Исчезли раздражение и страх. Остались только азарт, пьянящий и злой, и какая-то нездоровая ярость. Ярость, которая, возможно, самому Дику не принадлежала. Он решил позволить ей овладеть им. Голова была непривычно ясная и холодная, мысли приобрели необычайную чёткость.
Кагеты выглядели толпой, дикой и опасной, но от этого они не стали серьёзными противниками. Несмотря на численный перевес, они такими не воспринимались. Слишком… толпа. Ни формы, ни строя, ни единого оружия — почти обыватели, убить которых — дело пары секунд.
Эмиль засмеялся и поднял пистолет. Выстрел генерала слился с другими, промахнуться в валившую валом толпу было невозможно. Артиллеристы на минуту отстали, плюнули картечью четыре лёгких орудия, установленных на опушке, и ни одна картечина не прошла мимо — некуда было. Повалились наземь кони и всадники, на них налетели и рухнули те, кому не досталось картечи и пуль. Генерал Савиньяк рванулся вперёд, пока кагеты не сообразили, что к чему.
Ярость пригодилось только в одном — крепче сжимать рукой палаш. Сона, без подсказок со стороны, следовала за Эмилем, и Дикон этим воспользовался. Он проносился мимо, рубя чьи-то животы и шеи, пару раз металл просто громко чиркал о металл. Он полностью отдался этому неясному чувству восторга и ярости. Он убивал и раньше — его руки несли смерть. Но ни одно убийство до этого так его не пьянило, не вгоняло в такой восторг. Он кричал от него, смеялся, ему казалось, что именно так себя чувствуют те, кто потерял разум. Это было немного похоже на свободу, немного похоже на любовь и совсем чуть-чуть — на безумие. Да, именно безумие. Упиваясь чужой кровью, чужой смертью, Дик понимал одно — он стремительно сходит с ума.
Но его это не волновало.
Задело ли его или нет, он не понимал, вертясь бешеной смертельной мельницей. Вбок, удар наискосок, восьмёрка, удар в шею — он наработал определённую тактику и сейчас её придерживался, отправляя разбойников к Закатным Вратам, к Лабиринту Четверых и к Той Стороне — смотря, что там есть, после смерти.
В ушах стучал барабан войны. Страх смешался с восторгом, порождая безумие, и Дик хотел всего двух вещей: чтобы как можно больше из врагов умерло, заканчивая сражения, и чтобы барабан войны звучал громче, не прекращая бой.
========== Глава Тринадцатая. Игра в Метаморфозы ==========
Комментарий к Глава Тринадцатая. Игра в Метаморфозы
Посвящается Тарвинию Змейку
«Я был короной царей и нищенской кружкой медной, — бросил Змейк.» © Школа в Кармартене, Анна Коростелева
Спроси кто Ричарда, что было в Дарамском сражении, он бы навряд ли ответил. Не потому что не помнил или не хотел — потому что действительно не знал. Волнение, Гнев, ярость — всё отступило тогда. Дикон не помнил себя, он не знал, кто он есть. Ему казалось, что его глазами смотрят тысячи и тысячи, ему казалось, что у него нет глаз. Казалось, что он щит в руке Лита и меч в руке Рокэ, дерево, давшее приют в своих корнях и пылающий костёр, искры коего взлетает выше и выше к небу. Он был всем, он был ничем. Каждым солдатом, что шёл в бой, и землёй, что солдаты топтали ногами. Это была бесконечная игра в метаморфозы, в которой Дик застрял. Впрочем, наверное всё же нет.
Савиньяк расхохотался в голос и стряхнул с клинка кровь.