— Повезло, что у него была только одна индейка, — говорит Бристел. — Если бы был его обычный трофей, могло быть намного хуже.
— Он сказал Треду, что нашел ее, блуждающей по Шлаку. Что это было с этой стороны забора, и он убил ее палкой. Это все равно преступление. Но если бы они узнали, что он был в лесу с оружием, они бы точно убили его, — рассказывает Торн.
— А что насчет Дариуса? — спрашивает Пит.
— После примерно двадцати ударов он вышел вперед, сказав, что этого достаточно. Только он сделал это не так умно и официально, как Пурния. Дариус схватил Треда за руку, и тот ударил его в лоб рукояткой кнута. От него не стоит ждать ничего хорошего, — поясняет Бристел.
— Звучит не слишком здорово для всех нас, — говорит Хеймитч.
Начинает идти снег, густой и мокрый, делая видимость еще труднее.
Я спотыкаюсь на дорожке, ведущей к моему дому, идя за остальными, больше пользуясь своими ушами, нежели глазами, чтобы ориентироваться. Золотой свет окрашивает снег, когда открывается дверь. Появляется моя мама, которая, без сомнения, ждала меня после долгого и необъясненного отсутствия.
— Новый Глава, — говорит Хеймитч, и она кивает головой так, будто больше и не надо ничего объяснять.
Меня переполняет страх, когда я вижу, как она превращается из женщины, которая зовет меня, чтобы убить паука, в совершенно бесстрашную. Когда больного или умирающего приносят к ней… думаю, это единственное время, когда мама точно знает, кто она. За мгновение длинный кухонный стол очищен, на него накидывается стерильная белая ткань, а сверху кладется Гейл. Мама льет воду из чайника в тазик, веля Прим нести средства из ее аптечки. Сухие травы, настойки и пузырьки, приобретенные в магазине. Я наблюдаю, как ее руки, длинные пальцы крошат это и выливают в тазик. Она окунает ткань в горячую жидкость, пока дает Прим указания подготовить вторую смесь.
Мама смотрит на меня:
— Это задело твой глаз?
— Нет, он просто закрыт из-за опухоли, — говорю я.
— Приложи к ней больше снега, — велит она. Но я явно не приоритетный пациент в данной ситуации.
— Ты сможешь его спасти? — спрашиваю я маму. Она ничего не отвечает, поскольку вылавливает ткань, полагая, что на воздухе она быстро остынет.
— Не волнуйся, — говорит Хеймитч. — До Крэя у нас часто использовали побои. Она та, которая вылечивала их.
Я не могу помнить время до Крэя, время Главного Миротворца, который использовал кнут. Но моя мама, должно быть, была тогда моего возраста и все еще работала с родителями в аптеке. Даже тогда у нее были умелые руки целителя.
Очень аккуратно она начинает протирать искалеченную плоть на спине Гейла. Я ощущаю боль в животе. С моих перчаток на пол капает вода от растаявшего снега. Пит усаживает меня на стул и прикладывает ткань, в которую завернут новый снег, к моей щеке.
Хеймитч говорит Бристелу и Торну, чтобы те возвращались домой, и я вижу, что он сует им деньги в руки, прежде чем те уходят.
— Неизвестно, что случится с вашей командой, — говорит он. Они кивают, принимая деньги.
Прибегает Хейзелл, запыхавшаяся, покрасневшая, со свежим снегом в волосах. Теперь она молча сидит на табурете рядом со столом и держит Гейла за руку, периодически поднося ее к губам. Моя мама не признает даже ее. Она сейчас в месте, где есть только пациент и иногда еще Прим. Остальные могут только ждать.
Даже при ее опыте требуется очень много времени, чтобы очистить раны и решить, какие мази подходят, чтобы излечить так мелко искромсанную кожу. После того, как кровь смыта, я могу видеть, каждый порез в месте, куда приземлялся кнут, и каждый из них отзывается болью в порезе на моем лице. Я умножаю свою собственную боль в сорок раз и изо всех сил надеюсь, что Гейл так и останется без сознания хотя бы на время. Конечно, я прошу слишком многого. Когда мама накладывает последнюю повязку, стон слетает с его губ. Хейзелл гладит его по голове и шепчет что-то успокаивающее, в то время как моя мама и Прим продолжают работать со своими скудными запасами обезболивающих, которые обычно продаются только врачам. Их трудно достать, они дорогие и всегда пользующиеся спросом. Мама хранит их для самой худшей боли. Но что означает «худшая боль»? Для меня это любая боль. Если бы я была ответственной, то все запасы обезболивающих ушли бы за день, потому что я не умею смотреть, как страдают. Мама же старается сохранить их для тех, кто находится практически при смерти.