Я не знаю, что делать.
Мои глаза, наконец-то, привыкают к темноте и я моргаю, обнаруживая после этого то, что он смотрит мне в глаза и делает это так, словно он может видеть и мою душу.
Я не готова к этому. Пока что нет. Пока что нет. Не сейчас. Но на мой разум обрушивается поток чувств, он наводняется воспоминаниями об его ладонях, его руках, его губах, и я пытаюсь, но не могу прогнать эти мысли, не могу игнорировать аромат его кожи и ощущение того, что его тело кажется мне безумно знакомым. Я практически слышу то, как сердце стучит у него в груди, вижу то, как напрягается его челюсть, чувствую наполняющую его силу.
И внезапно выражение его лица меняется. Оно становится обеспокоенным.
— Что такое? — спрашивает он. — Боишься?
Я вздрагиваю, учащенно дыша и испытывая благодарность за то, что он может чувствовать только лишь общую направленность моих чувств. На мгновение меня охватывает желание ответить на его вопрос отрицательно. Нет, я не боюсь.
Я замираю.
Потому что подобная близость к тебе серьезно влияет на меня. Она творит со мной странные и иррациональные вещи; такие вещи, которые трепещут у меня в груди и переплетают мои кости. Мне хочется, чтобы мой карман был полон знаков препинания, которые помогут мне закончить те мысли, которые он во мне пробуждает.
Но я не произношу ничего этого вслух.
Вместо этого я задаю вопрос, на который уже знаю ответ.
— С чего бы мне бояться?
— Ты дрожишь, — говорит он.
— Ох.
Из моего рта вырываются две буквы и их тихий, испуганный отзвук ищет убежища в каком—нибудь отдаленном месте. Я продолжаю желать того, чтобы в подобные моменты у меня было достаточно сил для того, чтобы отвести от него взгляд. Продолжаю желать того, чтобы мои щеки не покрывались с такой легкостью румянцем. Я продолжаю тратить свои желания на всякие глупости, думаю я.
— Нет, я не боюсь, — наконец, говорю я. Но мне действительно нужно, чтобы он отошел от меня. Мне нужно, чтобы он оказал мне эту любезность. — Я просто удивлена.
Он не произносит ни слова, взглядом умоляя меня объясниться. За такой короткий промежуток времени он становится для меня одновременно и знакомым, и чужим; именно таким, каким я ожидала его увидеть, и в, то же время, абсолютно другим.
— Ты позволяешь миру считать тебя бессердечным убийцей, — говорю я ему. — Но на самом деле ты не такой.
Он смеется, приподнимая от удивления брови.
— Нет, — говорит он. — Боюсь, я всего лишь самый обычный убийца.
— Но зачем... зачем тебе притворяться настолько безжалостным? — спрашиваю я.
— Зачем ты позволяешь людям воспринимать тебя таким образом?
Он вздыхает. Снова закатывает рукава рубашки до локтя. Я не могу не проследить за этим движением, задерживаясь взглядом на его предплечьях. И впервые за все время я осознаю, что у нет никаких военных татуировок, коими украшены предплечья всех остальных. Мне интересна причина этого.
— Что это меняет? — говорит он. — Люди могут думать все, что им угодно. Я не жажду их одобрения.
— То есть, ты не имеешь ничего против того, — спрашиваю я, — что люди так сурово тебя судят?
— Мне не нужно никого впечатлять, — говорит он. — Всем плевать на то, что со мной происходит. Я не друзей завожу, милая. Моя задача — возглавлять армию, и это — единственное, в чем я хорош. Никто, — говорит он, — и не подумает гордиться моими достижениями.
— Моя мать меня больше даже не узнает. Мой отец считает меня слабым и жалким. Мои солдаты желают мне смерти. Мир катится в ад. И беседы с тобой — самые длинные из тех, что у меня когда—либо были.
— Что... на самом деле? — спрашиваю я, широко распахнув глаза.
— На самом деле.
— И ты доверяешь мне, делясь со мной всем этим? — спрашиваю я. — Почему ты посвящаешь меня в свои секреты?
Внезапно его глаза темнеют, тускнеют. Он смотрит в стену.
— Перестань, — говорит он. — Не задавай мне те вопросы, на которые ты уже знаешь ответы. Я уже дважды открывался тебе, и получил взамен только лишь пулевое ранение и разбитое сердце. Не мучай меня, — говорит он, снова встречаясь со мной взглядом. — Это жестоко, даже по отношению к кому—то вроде меня.
— Уорнер...
— Я не понимаю! — срывается он, лишаясь, наконец, своего самообладания, его голос становится выше. — Что такого Кент, — говорит он, выплевывая его имя, — мог для тебя сделать?
Я настолько шокирована, настолько не готова отвечать на этот вопрос, что на мгновение лишаюсь дара речи.
Я даже не знаю, что случилось с Адамом, где он может находиться или что готовит для нас будущее. В данный момент я цепляюсь за надежду на то, что ему удалось выжить. Что он где-то существует, выживает, несмотря ни на что.
На данный момент мне хватило бы и подобной определенности. Поэтому я делаю глубокий вдох и пытаюсь подобрать правильные слова, правильный способ объяснить то, что существуют гораздо более серьезные, более тяжелые проблемы, с которыми необходимо справиться, но, подняв голову, я вижу, что Уорнер по-прежнему смотрит на меня, ожидая ответа на свой вопрос. На вопрос, который он изо всех сил старался не задавать. Должно быть, это разъедало его изнутри.
И, полагаю, он заслуживает получить ответ. Особенно после того, что я с ним сделала.
Я делаю глубокий вдох.
— Я не знаю, как это объяснить, — говорю я. — Он... Я не знаю, — я смотрю на свои руки. — Он стал моим первым другом. Первым человеком, который отнесся ко мне с уважением... который полюбил меня, — я на мгновение затихаю. — Он всегда был очень добр ко мне.
Уорнер вздрагивает. Его глаза расширяются от шока.
— Он всегда был очень добр к тебе?
— Да, — шепчу я.
Уорнер смеется резким, сухим смехом.
— Это невообразимо, — говорит он, смотря на дверь и запустив одну руку в свои волосы. — Я не мог отделаться от этого вопроса на протяжении трех минувших дней, отчаянно пытаясь понять, почему ты сначала так охотно сдалась, а затем в последний момент попросту вырвала мое сердце из-за какого-то... какого-то безликого, без проблем заменяемого робота. Я думал, что на то была какая—то грандиозная причина, Что-то такое, что я упустил из виду.
— Такое, что я был не в состоянии постичь.
— И я был готов принять это, — говорит он. — Я заставил себя смириться с этим, потому что подумал, что твои причины были очень глубинными, находящимися за пределами моего понимания. Я был готов отпустить тебя, раз уж ты нашла нечто экстраординарное. Раз ты нашла такого человека, который мог понять тебя так, как никогда не смог бы я.
— Потому что ты заслуживаешь этого, — говорит он. — Я сказал себе, что ты заслужила большего, что я и мои жалкие предложения тебя не заслуживали, — он качает головой. — Но это? — говорит он потрясенно. — Эти слова? Это объяснение? Ты выбрала его из-за того, что он добр к тебе? Из-за того, что он, по сути, выступил по отношению к тебе в качестве благотворителя?
Внезапно меня охватывает гнев.
Внезапно меня охватывает чувство обиды.
Я оскорблена тем, что Уорнер позволил себе судить мою жизнь... что он подумал бы, что проявил великодушие, отступив в сторону. Я прищуриваюсь, сжимая руки в кулаки.
— Это не благотворительность, — я выхожу из себя. — Он беспокоится обо мне... а я беспокоюсь о нем!
Уорнер кивает, мои слова его не впечатлили.
— Тебе стоит завести собаку, милая.
— Я слышал, что они обладают практически теми же самыми качествами.
— Уму непостижимо! — я вскакиваю, вставая на ноги и тут же жалею об этом.
Мне приходится ухватиться за кроватную раму для того, чтобы сохранить баланс. — Мои отношения с Адамом тебя совершенно не касаются!
— Твои отношения? — Уорнер громко смеется. Он быстро приближается ко мне с противоположной стороны кровати, оставляя между нами всего лишь несколько футов. — Какие отношения? Он знает о тебе вообще хоть что-нибудь? Он понимает тебя? Знает ли он твои желания, твои страхи, ту правду, которую ты скрываешь в своем сердце?
— Ох, и что дальше? А ты знаешь?