— А ты впадала в истерику из-за чистой одежды и горячей пищи. Ох, — говорит он, встряхивая головой. — Ты вела себя так нелепо. Абсолютно нелепо, но никогда еще мне не было так весело. Словами не передать, как сильно я наслаждался этим зрелищем. Мне нравилось сводить тебя с ума, — говорит он мне с порочным огоньком в глазах. — Я обожаю сводить тебя с ума.
Я так сильно вцепилась в одну из его подушек, что испугалась, как бы не разорвать ее. Я бросаю на него сердитый взгляд.
Он смеется.
— Ты так сильно меня отвлекала, — говорит он, улыбаясь. — Мне хотелось все время быть рядом с тобой. Делать вид, что я планирую твое предполагаемое, связанное с Восстановлением, будущее. Ты была безобидной и красивой, и все время кричала на меня, — говорит он, широко ухмыляясь. — Боже, ты рявкала на меня по всякому пустяку, — вспоминает он. — Но ты никогда не дотрагивалась до меня. Ни разу, даже для того, чтобы защитить свою жизнь.
Его улыбка тает.
— Это тревожило меня. Меня пугала мысль о том, что ты скорее пожертвовала бы своей жизнью, чем воспользовалась своими способностями, чтобы защититься, — вздыхает он. — Поэтому я сменил тактику. Я старался вынудить тебя дотронуться до меня.
Я вздрагиваю: в памяти слишком крепко засел тот день в синей комнате. Он дразнил меня и подталкивал, и я была на грани того, чтобы причинить ему боль. Ему, наконец, удалось найти те слова, которые ранили меня настолько, что мне захотелось ранить его в ответ.
Я была близка к этому.
Он наклоняет голову. Глубоко, расстроенно вздыхает.
— Но и это не сработало. И я быстро начал забывать свою первоначальную цель. Я так сильно увлекся тобой, что забыл, зачем я вообще привез тебя на базу. Я был расстроен, что ты не поддавалась и отказывалась давать себе волю даже тогда, когда тебе этого хотелось.
— Но всякий раз, когда я уже был готов опустить руки, у тебя случались эти моменты, — говорит он, качая головой. — Невероятные моменты проявления твоей необузданной, неукротимой силы. Это было невероятно, — он прислоняется к стене, делая паузу. — Но каждый раз ты отступала. Будто стыдилась. Будто не хотела признавать в себе подобные чувства.
— И я снова сменил тактику. Я попробовал кое—что другое. То, что, без сомнения, заставило бы тебя преступить черту. И, должен признаться, мои надежды сбылись, — он улыбается. — Впервые за все время ты выглядела по-настоящему живой.
Мои руки внезапно леденеют.
— Комната пыток, — выдыхаю я.
Глава 6.
— Ну, можно сказать и так, — Уорнер пожимает плечами. — Мы называем ее комнатой моделирования.
— Ты заставил меня мучить того ребенка, — говорю я ему, и ярость, которую я испытывала в тот день, снова поднимается во мне. Как я могла забыть о том, что он натворил? Что заставил меня сделать? Какие ужасные воспоминания он вынудил меня воскресить в памяти ради глупой забавы. — Я никогда тебе этого не прощу, — зло выкрикиваю я. — Никогда не прощу тебя за то, что ты сделал с тем малышом. За то, что ты заставил меня с ним сделать!
Уорнер хмурится. — Прости, что?
— Ты собирался принести в жертву ребенка! — мой голос дрожит. — Ради своих глупых забав! Как ты мог решиться на такую низость? — я швыряю в него подушкой. — Ты — больной, бессердечный монстр!
Уорнер ловит подушку, ударившую его по груди, и смотрит на меня так, будто впервые видит. Но затем в его голове, кажется, Что-то проясняется, и подушка выскальзывает из рук и падает на пол.
— Оу, — медленно произносит Уорнер. Он крепко зажмуривается, пытаясь подавить улыбку. — Ты меня убьешь, — говорит он, уже в открытую смеясь. — Я этого точно не вынесу...
— О чем ты говоришь? Да что с тобой? — требовательно спрашиваю я.
Все еще улыбаясь, он предлагает:
— Расскажи мне, милая. Расскажи—ка мне, что именно случилось в тот день.
Я сжимаю кулаки, оскорбленная его несерьезностью, и снова трясясь от гнева.
— Ты заставил меня надеть слишком открытый наряд! А потом ты отвел меня на нижние этажи Сектора 45 и запер в какой—то грязной комнате. Я все прекрасно помню, — я изо всех сил пытаюсь оставаться спокойной. — Там были отвратительные желтые стены. Старый, зеленый ковер. Огромное двустороннее зеркало.
Уорнер приподнимает брови. Жестом показывает продолжать.
— А потом... ты нажал какую—то кнопку, — через силу говорю я. Не знаю, почему я начинаю сомневаться в себе. — И из пола начали выдвигаться большие металлические шипы. Потом... — я колеблюсь, набираясь решимости, — в комнату вошел ребенок с завязанными глазами. И ты сказал, что он будет вместо тебя. Ты сказал, что, если его не спасу я, то и ты не станешь его спасать.
Теперь Уорнер внимательно смотрит на меня, изучает мои глаза.
— Ты уверена, что я это сказал?
— Да.
— Да? — он наклоняет голову. — То есть, ты своими глазами видела, как я это говорю?
— Н—нет, — быстро говорю я, чувствуя необходимость защититься, — но там были громкоговорители... я слышала твой голос...
Он делает глубокий вдох. — Да; разумеется.
— Я слышала, — настаиваю я.
— И что случилось после того, как ты это услышала?
Я с трудом сглатываю.
— Я должна была спасти мальчика, иначе бы он погиб. Он не мог видеть, куда идет, эти шипы пронзили бы его. Мне пришлось взять его на руки и постараться держать его так, чтобы при этом не убить.
Удар тишины.
— И у тебя получилось? — спрашивает Уорнер.
— Да, — шепчу я и не могу понять, зачем он спрашивает об этом, ведь он своими глазами все видел. — Но мальчик ослабел, — говорю я. — В моих руках его временно парализовало. Затем ты нажал другую кнопку, и шипы исчезли. Я отпустила малыша на пол, и он... он снова начал плакать и наткнулся на мои обнаженные ноги. Он закричал. И я... я так разозлилась на тебя...
— Что проломила бетон, — заканчивает Уорнер с легкой улыбкой на губах. — Ты пробила бетонную стену только затем, чтобы попытаться меня придушить.
— Ты заслужил это, — слышу я свой голос. — Ты заслужил самое худшее.
— Что ж, — вздыхает он. — Если бы я и правда сделал то, что ты сейчас описала, то я, определенно, заслуживал бы смерти.
— Что значит, если бы? Я знаю, что ты сделал это...
— Ты уверена?
— Разумеется, я уверена!
— Тогда скажи мне, милая, что же случилось с мальчиком?
— Что? — я застываю; мои руки покрываются сосульками.
— Что случилось, — повторяет он, — с тем маленьким мальчиком? По твоим словам, ты поставила его на пол. Но затем ты проломила бетонную стену с прочным стеклом, шириной в шесть футов, и, судя по всему, не обращала никакого внимания на малыша, который, как ты утверждаешь, бродил по комнате. Тебе не кажется, что бедный ребенок обязательно пострадал бы в таких диких, безжалостных условиях? Мои солдаты определенно пострадали.
Ты разрушила бетонную стену, милая. Ты разбила огромный кусок стекла. Ты не задумывалась о том, куда упадут обломки и кого они могут задеть, — он останавливается и внимательно смотрит на меня. — Нет же?
— Нет, — задыхаюсь я, вся кровь отхлынула из тела.
— Так что же случилось после того, как ты ушла? — спрашивает он. — Или ты не помнишь этого эпизода? Ты развернулась и ушла, разрушив комнату, ранив моих людей и швырнув меня на пол. Ты просто развернулась, — говорит он, — и ушла.
Я цепенею, вспоминая произошедшее. Это — правда, все так и было. Я не думала ни о чем, кроме того, как поскорее убраться оттуда. Мне нужно было уйти и разобраться в своих мыслях.
— Так что же случилось с мальчиком? — настаивает Уорнер. — Где он был, когда ты убегала? Ты видела его? — он вскидывает брови. — И что насчет шипов? Ты не потрудилась оглядеть пол, чтобы выяснить, откуда они могли появиться? Не подумала, как они могли возникнуть из пола и не причинить ему при этом никакого вреда? А пол под твоими ногами: ты чувствовала раздробленность или шероховатость?
Тяжело дыша, я пытаюсь сохранить спокойствие. Я не могу отвести от него взгляда.