Я вижу, как двигается его горло, усилия, которые он прилагает, чтобы оставаться спокойным. Но его глаза в ужасе.
— Я солгала тебе— говорю я ему, слова выходят, спотыкаясь, из меня. — Той ночью. Когда сказала, что не хочу быть с тобой. Я солгала. Потому что ты был прав. Я струсила. Я не хотела признавать правду о самой себе, я чувствовала вину за то, что предпочла тебя, за то что, захотела провести все свое время рядом с тобой, даже когда все вокруг разваливалось. Меня смущал Адам, и то что я не знала кем должна быть, я не знала, что делать, я была глупа— говорю я. — Я была глупа и невнимательна, и пыталась винить во всем тебя и причинила тебе боль, так ужасно. Я стараюсь дышать. — И мне так жаль, так жаль.
— Что…— Уорнер быстро моргает. Его голос слабый, неровный. — Что ты говоришь?
— Я люблю тебя— шепчу я. — Я люблю тебя так же, как и ты меня.
Уорнер смотрит на меня так, как будто он глухой и слепой одновременно.
— Нет— задыхается он. Одно сломанное, разбитое слово. Даже едва слышное. Он качает головой и отводит взгляд от меня, его рука в его волосах, а тело снова повернуто к столу и он произносит — Нет. Нет, Нет…
— Аарон.
— Нет— говорит он, отступая. — Нет, ты не понимаешь, о чем говоришь.
— Я люблю тебя— повторяю я ему. — Я люблю тебя и хочу тебя, и хотела тебя тогда— говорю я ему, — я хотела тебя так сильно, и все еще хочу, я хочу тебя прямо сейчас.
Стоп.
Останавливается время.
Останавливается мир.
Останавливается каждое мгновение, когда он пересекает комнату и рывком тянет меня в свои руки и прижимает к стене и я в смятении, я стою, практически не дыша, но я чувствую себя живой, такой живой, слишком живой и он целует меня.
Глубоко, отчаянно. Его руки скользят вокруг моей талии, а его дыхание такое тяжелое, он поднимает меня в своих объятиях, и я обхватываю ногами его бедра, а он целует меня в шею, горло, он опускает меня на край стола для заседаний.
Одна его рука под моей шеей, другая под моей рубашкой, его пальцы скользят вверх по моей спине, но внезапно его бедра между моих ног, а рука скользит позади моего колена и вверх, выше, тянет меня ближе к нему, и когда он прерывает поцелуй, я дышу так быстро, у меня кружится голова, и я стараюсь удержаться за него.
— Вверх— говорит он, хватая ртом воздух. — Подними руки вверх.
Я поднимаю.
Он тащит вверх мою рубашку. Снимает через голову. Бросает на пол.
— Откинься назад— говорит он, тяжело дыша, направляя меня на стол, когда его руки скользят по моей спине, моей попе. Он расстегивает пуговицу на моих джинсах. Тянет молнию. Говоря — Приподними бедра, любимая— и он цепляет пальцами джинсы на талии и нижнее белье одновременно. Стягивает их вниз.
Я задыхаюсь.
Я лежу на столе, и на мне ничего нет, кроме лифчика.
Теперь и его тоже нет.
Его руки двигаются вверх по внутренней стороне моих бедер, а губы прокладывают свой путь вниз по моей груди, и он уничтожает то немногое, что осталось от моего самообладания и частицы здравомыслия, и я изнываю, везде, чувствую цвета и звуки, о существовании которых я даже не знала. Мой затылок прижат к столу, а руки обхватывают его плечи, и он горячий, везде, нежный и такой настойчивый, и я пытаюсь не кричать, а он уже движется вниз по моему телу, он уже решил, где меня поцеловать. Как меня поцеловать.
И он не собирается останавливаться.
Я за пределами рационального мышления. За пределами слов, постижимых фантазий.
Секунды сливаются в минуты, а сердца изнемогают, руки крепко сжимают, а я споткнулась о планету и ничего не знаю больше, не знаю ничего, потому что не могу представить себе, что еще может сравниться с этим. Ничто никогда не поглотит меня так, как то, что я сейчас чувствую.
Ничто не имеет значения больше.
Ничего кроме этого момента, его губ на моем теле, его рук на моей коже, его поцелуев совершенно в новых местах, делающих меня абсолютно безумной. Я плачу, цепляясь за него, умирая и каким—то образом возвращаясь к жизни одновременно, на одном дыхании.
Он на коленях.
Я кусаю назад стон, пойманный в горле, перед тем, он поднимает меня и несет на кровать.
Он оказывается надо мной в одно мгновение, целует меня с такой силой, что заставляет меня задаться вопросом, почему я еще не умерла или не сгорела или не очнулась от этого сна. Он проводит руками вниз по моему телу, только чтобы снова вернуть их к моему лицу, и он целует меня один раз, два раза, зубами ловит мою нижнюю губу на секунду, и я прижимаюсь к нему, обхватывая его руками вокруг шеи, запуская руки в волосы, и притягиваю его к себе. Его вкус такой сладкий. Такой горячий и такой сладкий, и я продолжаю пытаться произнести его имя, но не могу найти время даже для вздоха, тем более для целого слова.
Я толкаю его вверх, от себя.
Я расстегиваю его рубашку, мои руки дрожат, и расправляясь с пуговицами, я срываюсь, и просто разрываю ее, пуговицы разлетаются повсюду, у меня нет возможности снять ткань с его тела, прежде чем он тянет меня к себе на колени. Он оборачивает мои ноги вокруг своих бедер и опрокидывает меня назад, пока моя голова не касается матраса, а он склоняется надо мной, беря мое лицо в ладони, его пальцы — две скобки вокруг моего рта, и он тянет меня к себе, и целует меня, целует меня, пока время не опрокидывается, а моя голова не проваливается в забвение.
Это тяжелый, невероятный поцелуй.
Это тот вид поцелуя, который вдохновляет звезды подниматься в небо и освещать мир.
Который захватывает навсегда, а не на какое—то время. Его руки лежат на моих щеках, и он отталкивается только чтобы посмотреть мне в глаза, его грудь вздымается, когда он произносит: — Я думал— говорит он — мое сердце собирается взорваться— , и мне жаль, больше чем когда—либо, что я не могу захватить моменты, подобные этим, и посещать их постоянно.
Потому что это.
Это самое важное.
Глава 56
Уорнер спал все утро.
Он не проснулся для того чтобы пойти на работу. Не проснулся, чтобы пойти в душ. Не проснулся, чтобы хоть Что-то сделать. Он просто лежал здесь, на животе, обхватив руками подушку.
Я не спала с 8 утра, и наблюдала за ним в течении двух часов.
Обычно он встает в 5:30. Иногда раньше.
Я боюсь, что он, возможно, к этому времени пропустил уже очень много важных дел. Я понятия не имею, есть ли у него сегодня встречи или места, которые он должен посетить сегодня. Я понятия не имею, нарушился ли его график, от того, что он спит так долго. Я не знаю, придет ли кто-нибудь его проверить. Я понятия не имею.
Я знаю, что не хочу будить его.
Мы уснули слишком поздно ночью.
Я провожу пальцами вниз по его спине, меня по-прежнему смущает слово
ВОСПЛАМЕНИ, вытатуированное на его коже, и я пытаюсь приучить глаза смотреть на его шрамы, как на нечто иное, чем как на ужасающее насилие, которому он подвергался всю свою жизнь. Я не могу принять эту ужасающую правду. Я сворачиваюсь вокруг него, кладу лицо на его спину, мои руки крепко прижимаются к его бокам. Я целую его спину.
Я чувствую, как он дышит, вдох и выдох, так равномерно. Так постепенно.
Уорнер шевелится слегка.
Я сажусь.
Он поворачивается медленно, все еще в полусне. Тыльной стороной кулака трет глаза.
Моргает несколько раз. И затем он видит меня.
Улыбка.
Эта сонная, сонливая улыбка.
Я не могу не улыбнуться в ответ. Я чувствую, как раскрываюсь и наполняюсь солнечным светом. Я никогда раньше не видела сонного Уорнера. Никогда не просыпалась в его руках. Я всегда видела его лишь бодрым, внимательным и собранным.
Прямо сейчас он выглядит почти ленивым.
Это очаровательно.
— Иди ко мне— говорит он, потянувшись ко мне.
Я, пододвигаясь, льну к его рукам, а он крепко прижимает меня спиной к себе. Целует меня в макушку. Шепчет — Доброе утро, дорогая.
— Мне нравится— говорю я тихо, улыбаясь, хотя он не может видеть этого. — Мне нравится, когда ты называешь меня дорогая.