Он встречается со мной взглядом.
— Осуждай меня, как пожелаешь. Но во мне нет ни капли терпимости, — резко говорит он, — для мужчины, который избивает свою жену. Ни капли терпимости для мужчины, который избивает своих детей, — он тяжело дышит. — Шимус Флэтчер убивал свою семью. Можешь называть это, как тебе, черт возьми, захочется, но я никогда не буду сожалеть об убийстве мужчины, который приложил свою жену лицом об стену. Я никогда не пожалею об убийстве человека, который разбил челюсть своей девятилетней дочери. Мне не жаль, — говорит он. — И я не стану извиняться. Потому что лучше вовсе не иметь отца и мужа, чем жить с таким ублюдком, — я вижу, как сжимается его горло. — Уж я-то знаю.
— Прости... Уорнер, я...
Он поднимает руку, призывая к молчанию. Взяв себя в руки, он пристально смотрит на тарелки с едой, к которой я так и не прикоснулась.
— Я уже говорил, милая, и мне жаль, что приходится снова это повторять, но тебе не понять решений, которые мне приходится принимать. Ты не знаешь, что мне довелось увидеть в своей жизни и на что я вынужден каждый день смотреть.
Он колеблется.
— И я не хочу, чтобы ты узнала. Но не задавайся целью понять мои поступки, — говорит он, наконец, встречаясь со мной взглядом. — Потому что в этом случае, поверь мне, ты столкнешься лишь с разочарованием. И, если упорно хочешь строить предположения насчет моего характера, то я порекомендую тебе только одну вещь: предположи, что ты всегда будешь ошибаться.
С естественным изяществом, которое поражает меня, он поднимается на ноги.
Разглаживает брюки. Снова закатывает рукава.
— Я перенес твои одежды в гардеробную, — говорит он. — Можешь переодеться, если пожелаешь. Постель и ванная в твоем распоряжении. А у меня еще есть дела, сегодня я посплю в кабинете.
С этими словами он открывает смежную дверь и запирается в своем кабинете.
Глава 8.
Моя еда остыла.
Я накалываю картофель на вилку и заставляю себя все доесть, несмотря на то, что аппетит у меня уже пропал. Я никак не могу перестать думать о том, не толкнула ли я, наконец, Уорнера слишком далеко.
Я полагала, что к настоящему времени всяческим откровениям уже пришел конец, но я снова ошиблась. Теперь мне интересно, сколько еще всего мне предстоит выяснить, и что еще я узнаю об Уорнере в ближайшие дни. Месяцы.
И мне страшно.
Потому что, чем больше я его узнаю, тем меньше у меня остается причин на то, чтобы отталкивать его. Он открывается мне, становясь кем—то совершенно иным, и это невообразимо меня пугает.
И я могу думать только лишь о том, что это не должно происходить сейчас.
Только не здесь. Не тогда, когда все вокруг настолько неопределенное. Если бы только мои эмоции могли постичь важность подходящего времени.
Я никогда не задумывалась о том, что Уорнер не был осведомлен обо всей глубине моей к нему ненависти. Полагаю, теперь я лучше понимаю то, как он воспринимал самого себя; то, почему он никогда не считал свои поступки гнусными и преступными. Возможно, он полагал, что я не стану сразу же осуждать его. Что я смогу понять его с той же легкостью, с какой он умел понимать меня.
Но я не могла. Я не поняла. И теперь я не могу не думать о том, не удалось ли мне тем или иным образом разочаровать его.
Почему это вообще меня заботит.
Вздыхая, я поднимаюсь на ноги, питая ненависть к собственной нерешительности. Несмотря на то, что я, возможно, и не в силах противиться тому, что меня тянет к нему в физическом плане, я по-прежнему не могу избавиться от того впечатления, которое он на меня изначально произвел. Мне сложно внезапно переменить свое к нему отношение, счесть его кем—то, кроме манипуляторного монстра.
Мне нужно время на то, чтобы примириться с мыслью о том, что Уорнер является нормальным человеком. Но я устала думать. В данный момент мне хочется лишь одного — принять душ.
Я плетусь к открытой двери ванной, и только сейчас вспоминаю, что Уорнер сказал про мою одежду. Теперь мой гардероб находится в его шкафу.
Я осматриваюсь по сторонам в поисках еще одной двери, но не вижу ничего, кроме запертой двери, ведущей в его кабинет. Меня практически одолевает желание постучаться и задать этот вопрос непосредственно ему, но я отказываюсь от этого варианта. Вместо этого я пристально разглядываю стену, раздумывая над тем, почему Уорнер не проинструктировал меня, раз его шкаф так проблематично отыскать. Но затем я вижу его.
Выключатель.
В действительности, он больше походит на кнопку, находящуюся на уровне стены. Если внимательно не присматриваться, то ее будет практически невозможно заметить.
Я нажимаю на кнопку.
Вмонтированная в стену панель отъезжает в сторону. И, как только я переступаю через порог, в помещении автоматически загорается свет.
Эта гардеробная больше, чем вся его спальня.
Стены и потолок облицованы белым камнем, который сверкает в свете вмонтированных флуоресцентных ламп; пол комнаты покрыт плотными, персидскими коврами.
В самом центре гардеробной располагается небольшой, замшевый диван светло—зеленого, нефритового цвета, однако он не похож на обычные диваны, поскольку у него нет спинки. Он похож на слишком большую скамеечку для ног.
И, что страннее всего — здесь нет ни одного зеркала. Я разворачиваюсь, оглядываясь по сторонам, и испытывая уверенность в том, что я попросту пропустила эту важнейшую составляющую. Я настолько сильно сосредоточила свое внимание на деталях гардеробной, что я едва не упустила из виду одежду.
Одежда.
Она повсюду, она выставлена на обозрение, словно произведение искусства. В стены вмонтированы сияющие стеллажи из темного дерева, полки которых заставлены обувью. Все остальное пространство гардеробной отведено под одежду, каждому типу которой отведен свой отсек.
Все развешано и разложено согласно цветовой гамме.
У него имеется больше пальто, обуви, брюк и рубашек, чем я когда—либо видела. Галстуки и бабочки, ремни, шарфы, перчатки и запонки. Прекрасные, дорогие ткани: шелк и накрахмаленный хлопок, мягкая шерсть и кашемир.
Парадные мужские туфли и начищенные до блеска кожаные сапоги. Бушлат темного, насыщенного оранжевого оттенка; тренчкот темно—синего цвета.
Зимнее полупальто потрясающего, сливового оттенка. Я осмеливаюсь провести своими пальцами по различным тканям, раздумывая над тем, как много всего из этой одежды он на самом деле носит.
Я ошеломлена.
Всегда было очевидно, что Уорнер гордится своим внешним видом, его одежда безупречна, она сидит на нем так, словно была пошита специально для него. Но теперь я, наконец-то, понимаю, почему его так сильно заботил мой гардероб.
Он не пытался относиться ко мне покровительственно. Он наслаждался самим процессом.
Аарон Уорнер Андерсон, главнокомандующий и регент Сектора 45, сын верховного главнокомандующего Восстановления.
Неравнодушен к моде.
После того, как мой первоначальный шок проходит, мне с легкостью удается обнаружить свой старый гардероб. Он был бесцеремонно размещен в углу гардеробной, и мне практически становится стыдно. Мой гардероб выглядит таким беспомощным на фоне остальной части этого помещения.
Я быстро открываю ящики, впервые испытывая благодарность за то, что у меня есть чистая одежда. Уорнер предусмотрел все мои потребности перед тем, как привезти меня на базу. В моей части гардеробной полно платьев, рубашек и брюк. Кроме того, здесь имеются носки, бюстгальтеры и нижнее белье.
И, несмотря на то, что я должна бы испытывать из-за этого неловкость, я по какой—то причине ничего подобного не ощущаю. Нижнее белье самое обычное и ничем не примечательное. Он купил его еще до того, как узнал меня, и я не так сильно смущаюсь по этому поводу, зная о том, что нижнее белье не было приобретено с каким бы то ни было интимным подтекстом.