— В Сибири такого безобразия не водится, — сказал Щетинкин Чимиду. — Там за каждой белочкой приходится целый день прыгать. А у вас тут рыбу руками ловить можно, а дикие гуси чуть не из рук корм берут.
— Монголы рыбу и птицу не едят, — с отвращением произнес Чимид.
— Вековая отсталость, — пошутил Щетинкин.
— Я тоже так думаю, — покорно согласился Чимид.
Они охотились, перекидывались шутками, а сами напряженно ждали известий из монастыря. Щетинкин видел, как иногда желтоватые глаза Чимида загораются нервным нетерпением и становятся похожими на расплавленную медь. Чимид был высокий, горбоносый.
— Я из племени даригангов, — пояснил он.
Так Щетинкин узнал о том, что монголы — понятие собирательное: есть халхи, низкорослые, круглолицые, с короткими носами; есть высокие, стройные дариганги; есть дюрбеты, торгоуты, олоты…
Они были на родине Чимида, в краю даригангов, красивых, рослых людей. По бесконечной каменистой равнине с черными конусами потухших вулканов лихо джигитовали на конях мужчины и женщины.
Сотрудники ГВО раскинули майхан и назвались «ученой экспедицией» (тем более что среди них действительно был ученый Бадзар, знаток Данджура и Ганджура). Иногда степняки приглашали их в гости, надеясь поживиться интересными новостями от людей из «большого мира». Они заходили в юрту, в ее мягкий полумрак, где даже в зной было прохладно. Их усаживали на ковры, угощали чаем, заводили длинные разговоры. А после девушки развлекали игрой на хуре и переливчатым гортанным пением.
Однажды Чимид подарил одной такой певице табакерку, крышка которой была сделана из мозолей верблюда. В тот вечер он был в ударе и восхитил всех «музыкальным свистом» на бамбуковой дудке.
Женщины-дариганги, эти лихие наездницы, рожденные повелевать конем, поражали своей ловкостью, бесстрашием. Разговаривали смело, с чувством собственного достоинства. Их праздничная одежда отличалась изысканной яркостью. Шелковые халаты с большими отворотами на рукавах, длинные, с узорной оторочкой безрукавки, шапки с высокими, из черного бархата, полями и верхом из алого шелка. Алые ленты, головная повязка из серебра с подвесками, спускающимися по обе стороны смуглого лица, — все это полыхало в знойных лучах солнца, было необычно, привлекательно, будто попал в сказку.
Дариганги оказались искусными плотниками. Они изготовляли деревянные части юрты — верхний круг — тоно, решетчатые стены, делали деревянные сундуки. Петр Ефимович иногда брал в руки соответствующие инструменты и очень профессионально начинал помогать мастерам, изумляя не только их, но и Чимида.
— Эх, поселиться бы нам с вами в здешнем краю и делать сундуки! — не то в шутку, не то всерьез говорил он. И хвастливо добавлял: — А я седла умею делать!
— Ну, тогда такому плотнику, как я, тут делать нечего… — Петр Ефимович шутливо разводил руками.
Среди этого народа жил культ гор.
— В детстве я тайком от родных поднимался на самую вершину горы Дзотол-Хан-улу, — рассказывал Чимид. — Очень высокая гора. Потухший вулкан. Возможно, мы проедем туда, в мои родные места. Это ведь совсем близко. В здешнем районе до сих пор кочует мой отец. Из рода в род передаются сказания о той поре, когда вулкан Дзотол-Хан еще выбрасывал лаву, дышал.
— А как перевести с монгольского «Дариганга»? — поинтересовался Петр Ефимович, томимый праздностью и тревогой.
— Ну, «дари» значит порох, «ганг» — речная долина, берег. Когда-то все тут взрывалось, и рек насчитывалось много. Говорят, что все они исчезли, высохли. Сами дариганги вышли из вулкана вместе с лавой. Покажу вам древние статуи из базальта. Раньше здесь повсюду находили клады. Старики рассказывали, почему базальтовые холмы безголовые. Будто великий герой древности Гэсэр, искоренитель десяти зол в десяти странах мира, увез с собой все здешние холмы, так как в них находились несметные богатства. Но холмы убежали домой. Гэсэр рассердился, нагнал их и поснимал с них головы. Вот вам и усеченный конус. Тут в самом деле находили клады: природные россыпи драгоценных камней.
— А вам приходилось искать? — заинтересованно спросил Щетинкин.
Чимид засмеялся.
— И в голову не приходило. В детстве мечтал сделаться табунщиком. Скачешь по степи за табуном, в руках у тебя укрюк или аркан. Бросаешься наперерез вихрем несущимся коням. Мигом накидываешь аркан, осаживаешь на всем скаку коня. Больше всего на свете люблю быстрых иноходцев. До того как меня отдали в монастырь, я с самых малых лет принимал участие в скачках. Собиралась детвора во время праздника «Надома» и с кличем «гинго» летела на полудиких горячих скакунах по степи. И никакие клады не были нам нужны.