— Я несколько раз спускался на дно чаши, но входа так и не обнаружил, нашел озеро — синий глаз, — тихо посмеиваясь, говорил Хатан Батор. — Вход оказался в другом месте… Наша юрта стояла в пади Дунд-Хайлантай. Там я и родился, у горы Жаргалант, что значит «Счастливая». Если ехать от Худжиртэ берегом Орхона все на север, то можно приехать в Дунд-Хайлантай. Ты обязательно должен побывать на моей родине.
И вот пришло сообщение из Булгана: третьего сентября Максаржав скончался! Не дожил одного года до пятидесяти… В Улан-Баторе был объявлен трехдневный траур. Максаржава похоронили на склоне горы Джаргаланта-ула в начале пади Дунд-Хайлантай…
И только теперь Щетинкин вдруг осознал скоротечность жизни. Вот так: скакал на коне через годы, а когда во время тяжелого боя случился инсульт, превозмог себя. Но инсульт дал о себе знать: отнял руки и ноги, Все лишения и тревоги молодости продолжают сидеть в нас, иногда жестоко напоминая о себе…
Когда теряешь друга, то теряешь и частицу самого себя. Впервые Щетинкин как бы ощутил на своем лице веяние смерти. «А мне ведь тоже на пятый десяток… — невольно подумал он. — Наверное, тоже сидит внутри какая-нибудь медицинская закорючка…» Когда он учился в Москве, в военной академии, медицинская карта каждого курсанта заканчивалась фразой: «Параграф тринадцатый. Умер от…» Это «Умер от…» почему-то у всех вызывало приступ веселья. Они были молоды и в смерть не верили. Раз не коснулась их в бою, то умирать в мирное время от какой-то там причины просто немыслимо…
…С двадцать второго сентября по четвертое октября двадцать седьмого года в Улан-Баторе проходил VI съезд Монгольской народно-революционной партии. Щетинкин присутствовал здесь как почетный гость. Ему интересно было прослеживать за тем, как партия год от года набирает силу: теперь в ее рядах уже насчитывалось двенадцать тысяч членов и кандидатов.
На съезде правые уклонисты пытались вызвать раскол в партии, свернуть страну на капиталистический путь развития. Партийные разногласия были обострены до крайности, и теперь Щетинкин не был безучастным наблюдателем происходящего: он знал расстановку сил. Правые стремились захватить большинство в ЦК, они протащили на съезд старых чиновников, своих людей, устраивавших обструкции подлинным революционерам. «Неужели правым удастся взять верх?!» — с тревогой думал он.
Этого он так и не узнал. Двадцать девятого сентября, поздно вечером, возвращался Щетинкин со съезда домой. Его сопровождали монгольские сотрудники ГВО. Шел жаркий разговор о двурушническом поведении правых. Простившись с товарищами, он открыл калитку и вошел во двор своего дома…
Наутро его нашли мертвым, с посиневшим от удушья лицом.
Он пережил Максаржава всего на двадцать шесть дней.
Монголия была потрясена смертью своего любимца. Застекленный гроб с набальзамированным телом Щетинкина на открытом автомобиле медленно провезли по улицам Улан-Батора. Тысячи людей шли за гробом. Потом гроб совершил медленное путешествие через Центральную Сибирь. И отовсюду стекались к салон-вагону, где был установлен гроб, огромные толпы опечаленных людей.
В разных городах Сибири с годами стали вырастать памятники Щетинкину — в Ачинске, в Минусинске, в Новосибирске. Появился памятник и на родине героя-чекиста — в Рязани.
Эти памятники — свидетельство любви народной. Имя Щетинкина пользуется широкой известностью в Сибири. А в Монголии о нем сложили песни, которые поют под звуки моринхура у пастушеских очагов в теплые звездные ночи.