Как бы там ни было, а «молниеносная» война в Корее провалилась.
И хотя наступила осень, кое-где все еще пламенели азалии и желтели рододендроны. В этом году был щедрый урожай на каштаны. В покинутых селениях мы набредали на целые рощицы каштанов и лакомились ими. Повсюду в долинах и ущельях мы находили дикие груши и абрикосы. Колонна глубоко втянулась в горы, теперь нас обступали вершины с отметками тысяча двести, а то и тысяча пятьсот метров. По ущельям клубились сырые туманы или тянулась кисейная голубая дымка. И хотя полк сильно поредел, настроение поднялось: американцы потеряли нас, налеты авиации прекратились.
В этих местах и еды было больше: просо, картофель, соевые бобы, кукурузные початки — то, что не успели уничтожить американцы.
Стало казаться: все беды позади. Вернулось ощущение нужности и красоты жизни. Мы пришли в долину, заросшую тутовыми деревьями и серебристыми тополями. Тихо журчали ручьи. По склонам гор поднимались корейские кедры и японские ели.
Место называлось Одэ. Бархатисто-красноземная почва придавала ему несколько мрачноватый вид, и скалистые сиреневые вершины только усугубляли это впечатление. Но тут мы чувствовали себя в полной безопасности. В огромных пещерах разместилась вся техника. Штабники поселились в заброшенном или покинутом пещерном монастыре. Командование решило дать людям передышку, с тем чтобы через несколько дней снова двинуться на соединение с 5-м корпусом, куда придется пробиваться с жестокими боями. Походный госпиталь оказался забит больными. Свирепствовала дизентерия. Многие подхватили малярию.
Милое местечко, соединенное с остальным миром только веревочными мостами. Сюда вел лишь узкий проход, который тщательно заминировали и выставили поблизости охранение. Предполагалось, что состав полка за время отдыха пополнится местными жителями. В полк вступали охотно и парни и девушки из окрестных поселений, приводили с собой лошадей и волов. Старики приносили для больных солдат инсам — красный женьшень.
Иссиня-черные и сиреневые отвесные гранитные стены, отполированные ветрами и водопадами, ступенчато подымающиеся крутые скалы, причудливые выступы утесов — разрушенные здания, крепости, башни, ущелья, запруженные острыми и круглыми камнями, — можно было без конца любоваться игрой света на гранях скал, жемчужными каскадами падающей со страшной высоты, с утеса на утес, кристально чистой воды. Багряные клены и кусты облепихи, прилепившиеся в расселинах, несколько смягчали суровость пейзажа.
Мы сидели на гранитных обломках, и Сергей Владимирович, желая блеснуть своим знанием поэзии или же чуть развлечь меня, читал Блока. Странно было слышать стихи Блока в этих диких горах, на каменистой площадке, балконом нависшей над пропастью, среди смуглых скуластых людей, которые привели нас сюда.
В память запало несколько страшных в своей непонятности строк:
В штабе полка слушали радио, и мы узнавали, что происходит в мире и в самой Корее. На запрос Макартура командующий дальневосточными ВВС отметил, что сейчас завершен план бомбардировок первого этапа. Корейский полуостров почти полностью разрушен, не уцелел ни один из крупных городов. «У нас нет больше заданий на вылет — мы разрушили все». Генерал Макартур потребовал безоговорочной капитуляции корейской Народной армии. Захватив Пхеньян и оккупировав большую часть территории Северной Кореи, американская армия устремилась к границам Советского Союза и Китая, в районе города Хесанчжина вышла к корейско-китайской границе…
— Значит, все?.. — спросила я у Аверьянова. Он помедлил с ответом. Сказал:
— Поверьте, это только начало… За Северной Кореей — Советский Союз и Китай… Мы связаны с Китаем Договором о дружбе, союзе и взаимной помощи.
— Третья мировая война? — настойчиво допытывалась я.
— Не знаю. Во всяком случае, американцы больше всего страшатся, как бы Китай и Корея не объединились.
Нам отвели кельи в храме, и мы могли оценить прелесть жизни пещерного человека. Укрывались кое-чем, к утру промерзали насквозь. Ночью выбегали погреться у общего штабного костра.