Аверьянов много ездил по Корее, и слушать его было одно удовольствие. Рассказывал образно, с легким юморком. И памятники старины приметил, запомнил их названия, что меня, признаться, поразило. Обычно военные люди высокого ранга, строевые офицеры мало обращают внимания на такие вещи.
Вначале он показался мне человеком пожилым, а на самом деле был всего лет на шесть-семь старше меня.
О себе говорил скупо, будто анкету заполнял:
— Родился в семье дипломатов, мечтал сам стать дипломатом, международником, а вместо этого окончил бронетанковую академию, сделался танкистом. Во время войны был начальником штаба танковой бригады на Ленинградском фронте. В составе 25-й армии освобождал Маньчжурию и Корею. Потом штаб нашей армии находился в Пхеньяне. Я был на штабной работе. Теперь вот поручили обучать танковому делу корейцев.
— А язык знаете? — полюбопытствовала я.
— Не знаю. Они тогда все говорили на японском, а он мне ни к чему.
— Понравилась Корея? — Мне хотелось понять, что он за человек.
— Дальневосточная Италия. В Италии — обширные подземные дворцы-усыпальницы этрусков, в Корее — усыпальницы правителей небесных царей и ванов.
— Вам приходилось бывать в Италии?
— В детстве. Еще до прихода Муссолини к власти. Отец ездил с какой-то миссией, ну и нас с матерью взял. А в Корею я влюбился сразу, потому, наверное, и застрял здесь. Мы не знаем, кто такие этруски. Ну а откуда пришли корейцы?.. Я очень хорошо запомнил подземные гробницы этрусков в Тоскане, на Апуанской Ривьере. Представьте себе, в Корее во многих местах я находил точно такие же подземные могилы — дворцы ванов. Прямо-таки удивительное совпадение!
Он рассказывал об этрусском некрополе в Баратти, на берегу небольшого залива Тирренского моря, где когда-то находился порт древней Популонии, о заснеженных мраморных Апуанских Альпах, об острове Эльба с каменистой вершиной Кроче, о лазурном Капри, Неаполе, Везувии, Помпеях, Ватикане, набитом сокровищами искусства, о скользящей по морской глади Венеции с ее дворцами, о картинных галереях Флоренции и грандиозном соборе Санта-Мария дель Фьоре, и меня поражало, с каким изяществом и тонким вкусом он говорит обо всем.
Чуть прикрыв глаза и слегка улыбаясь, вспоминал, как однажды в корейских горах Мёхянсан открыл для себя великое множество водопадов, которые каскадами низвергались с высоченного пика Пиро, облазал местные пещеры и глубокие ущелья, заросшие лесом.
— Место настолько запомнилось, что даже сейчас тянет туда, — говорил он с веселой грустью. — Там есть речка Хянсанчхон, прозрачная, как слеза. Мне нравилось отдыхать на нижней ступеньке тринадцатиярусной восьмиугольной пагоды возле храма Похен. Гранитная пагода с колокольчиками по углам. Есть на земле места, к которым привязываешься навсегда.
Я представила себе эту бледно-сиреневую пагоду с колокольчиками и шпилем на фоне синих-синих гор, прогнутые черепичные крыши молчаливых старинных храмов, затерянных среди скал, и, в самом деле, почувствовала неизъяснимую тягу в те незнакомые места.
Все мы почему-то убеждены в своей причастности к искусству. В институте я изучала японское и китайское искусство. Искусство считалось частью культуры того или иного народа. И мое восхищение цветными гравюрами Китагава Утамаро следовало признать строго профессиональным, и точно таким же было восхищение китайскими свитками на шелку Чжоу Фана, Янь Либэня, Ли Чжаодао. Искусство для ограниченного круга специалистов. Прекрасно оно или безобразно — не имеет значения. Важно то, что в такое-то и такое японское или китайское время пейзаж вдруг стал необходимым эмоциональным фоном, с которым художник связывал мир человеческих чувств. Знакомство с европейским искусством было у меня весьма поверхностным. О великих мастерах знала понаслышке.
И неожиданно в мою скромную жизнь ворвался человек, глубоко знающий творчество мастеров эпохи Возрождения. Он все это знал потому, что родители увлекались искусством и ему привили в свое время интерес к нему. Зачем оно, искусство, почему его бесконечный конвейер не останавливается ни на секунду ни в дни мира, ни в дни войны? Я знала, что в развитии того или иного общества главная роль принадлежит социально-экономическим причинам; они-то, социально-экономические факторы, и движут историей.