Но стоило ему только посмотреть на нее, и он понял, что, по крайней мере, ему не удается остаться невинным. Плащ
Калли распахнулся, и под ним тонкое платье облепило нежное тело, на котором в последний год появилось так много новых плавных округлостей. Да, вот у нее и появились настоящие женские груди. Неужели они не могли быть поменьше, хотя бы из чувства приличия? Все мужчины Англии будут на нее смотреть, и все будут…
Нет, лучше выбросить эти мысли из головы, приказал он сам себе. Он снова повернулся к двери. У него с собой меч, так что, может быть, можно попробовать как-нибудь отогнуть железную обивку. А может быть, дверь можно прорубить? Или, возможно, в какой-нибудь стене шатается камень…
Услышав какие-то звуки, он повернулся опять к Калли — ее плащ уже лежал на соломе, и, кажется, она распускала завязки платья. Девушка стояла на одной ноге, поджав другую так, что подол поднимался. Ее груди уже вывалились наружу.
— Ты что делаешь? — В его голосе был настоящий страх. Она ответила таким тоном, как будто это и так было каждому ясно:
— Снимаю мокрую, одежду. Я же говорю, я жутко замерзла.
«Логично, — подумал Талис. — Я должен оставаться логичным… Если голова будет думать логично, она останется холодной».
— А как ты собираешься согреться, если ты совсем разденешься?
Она остановилась. Ее руки замерли, держа завязки платья, которое было распущено до талии. «У нее что, под платьем совсем ничего нет?» — подумал он.
Калли искоса посмотрела на него:
— Я как-то не подумала. Я… Можно нам было бы… — И она поморгала ресницами.
С ее стороны это, конечно же, проявление величайшей невинности, подумал Талис, представив себе несколько способов, которыми они могли бы сейчас согреться. Потом он воскликнул:
— Солома! — так радостно, как будто его посетила самая величайшая из всех идей, какие только могут быть. — Заройся в солому. Глубоко-глубоко в солому. Очень глубоко, как в нору. Чем глубже ты в нее зароешься, тем теплее тебе будет.
— А ты? — тихо спросила она. — А ты как же согреешься?
— Я? — Он сделал небрежное движение, показывая, как мало значит для него его собственный комфорт. — Я-то, разумеется, всю ночь будут пытаться отсюда выбраться.
Лицо Калли больше не выглядело так безмятежно-соблазнительно.
— Ты что, Талис! Нельзя же всю ночь не спать! Я же тебе говорю: стены сложены из камня, а дверь…
При этих словах он понял, что она сомневается в его силах… Он должен доказать, что он способен позаботиться о ней. И он докажет ей это во что бы то ни стало. Он даже не рассердился на нее, как сделал бы еще недавно. Просто он знал, что наступило время доказать, что он — взрослый человек, а не ребенок, каким она по-прежнему его считает.
Подойдя к ней, он обнял ее и поцеловал в холодную щеку:
— Послушай меня, любовь моя. Я ведь тебя еще никогда не подводил, правда? И сейчас я тебя тоже не подведу. Я не хочу тебя расстраивать, но, честно говоря, вряд ли сюда кто-то придет утром. Мы с слишком далеко от всех деревень. Мы здесь можем просидеть несколько дней, и никто не придет. Сейчас, пока у меня еще есть силы, я должен сделать все, чтобы выбраться. Ты мне веришь?
Калли, все также полураздетая, прильнула к нему:
— Талис, мой милый, я совсем не хотела сказать, что ты не можешь выбраться отсюда. Уж если кто-нибудь и может, то это ты. Но просто…
— Да? Что «просто»?
— Да ничего, — резко ответила она, отворачиваясь. — Давай иди, возись всю ночь, прошибая дверь и царапая руки о камни. Мне-то что? Мне-то какое дело? Давай иди, совершай свои рыцарские подвиги.
Талис понятия не имел, на что она рассердилась, но в последнее время он очень часто не мог понять; что с Калли происходит. Отодвинувшись от него, она почти что упала, но стоило ему протянуть руку, чтобы ей помочь, как она с силой оттолкнула его. Тогда Талису еще сильнее захотелось выбраться. Он должен вернуть себе ее доверие! Она должна понять, как раньше, смотреть на него глазами, полными веры в то, что он может все. Он решил выбраться любой ценой, даже если это будет стоить ему жизни.
Но по прошествии часа Талис был ничуть не ближе к решению задачи. Калли пыталась привлечь его интерес к чему-нибудь другому или заставить обратить внимание на то, что она делает. Но Талис был так собран и сконцентрирован на своей миссии, что даже не оглядывался. Он, не оглядываясь, знал, что она зарылась в солому по самый подбородок и что она злится на него. Она так злилась, что он явственно ощущал ее злость. Так же явственно он ощущал, что у него вся одежда промокла. Но чем явственнее он ощущал ее гнев, тем сильнее была его решимость выбраться из этой холодной тюрьмы, в которую они попали. Он был готов перенести все что угодно, но скорее умер бы, нежели допустил, чтобы Калли казалось, что он на что-то не способен.
Наконец его внимание привлек ее крик. Резко обернувшись, он увидел, как она вылезает из соломы. Обезьяна, которая все это время спала рядом, с интересом уставилась на нее.
— Блохи! — завизжала она. — Тут блохи!
Талис инстинктивно шагнул к ней, чтобы схватить обнаженную Калли в объятия, когда она выпрыгнет из соломы, как неведомое золотое существо, вынырнувшее из глубины моря.
— Помоги, — плакала она. — Они на моем теле, повсюду. Помоги мне найти их!
Прошло всего лишь несколько секунд, пока Талис ощупывал руками ее восхитительное тело, пытаясь отыскать блох, которые, как она утверждала, сидели повсюду.