— Моя жена…
— Ну, ну! Еще скажи, что она тебя не понимает! Да я тебе кочергой съезжу по голове, если ты так скажешь.
Тависток засмеялся:
— Она-то, наоборот, меня понимает слишком хорошо! А можно мне еще этого твоего напитка?
В этот раз она уже не стала приподнимать его голову и прижимать к груди, а поднесла кружку ему к губам на расстоянии вытянутой руки. Поскольку он ничего не видел, ему пришлось пошарить вокруг себя руками.
Женщина молчала, и он попытался по звукам определить, где она, но шум у него в ушах заглушал все звуки. Ее появление, ее странные манеры, ее акцент — все в ней страшно заинтриговало его.
— Как я здесь очутился? Послушай, пожалуйста, расскажи мне все.
— Я тебя сюда принесла, — ответил ее голос. С каждым глотком теплого напитка, который вливался ему в горло, акцент казался все менее ужасным, и он все лучше понимал, что она говорила.
— Нет, — сказала она тихо, и он услышал, как она садится рядом с ним. — Сперва ты мне все о себе расскажи. Ты почему ехал на лошади-то так быстро? Ты ж ее почти что загнал до смерти.
Она тихо фыркнула, и, когда он услышал этот ее смешок, его сердце почему-то заныло. Но боль проходила от волшебного эликсира в кружке.
— Ну, если я сейчас начну тебе рассказывать обо всех своих жизненных проблемах, я никогда не остановлюсь, — ответил он.
— Я умею слушать, — ответила она, забыв на мгновение изобразить свой преувеличенный акцент. Тависток этого, казалось, не заметил.
В странности всей этой ситуации, в его слепоте, в том, как было тепло в комнате, и в том, как в этой женщине, несмотря на ее попытки казаться чужой и холодной, прорывается что-то знакомое и теплое — во всем этом было что-то такое, что ему захотелось говорить.
— Ты когда-нибудь любила кого-нибудь так, что, кажется, ничего другого на свете не существует? Такая любовь, что не можешь ни есть, ни спать, ни работать?
— Да, — ответила она, и он понял по этому ответу: она это знает. — Когда в этом человеке весь смысл жизни…
— Да. Все в ней.
— А, — понимающе пробормотал голос. — Это та самая твоя леди Фиона.
Тависток улыбнулся в окружающую его темноту.
— Фиона.. Это ничтожество. Пустое место. В некоторых статуях, которые стоят у меня в доме, и то больше души, чем у нее.
— Тогда кто же это? — прошептала женщина. — Не жена твоя, конечно. Все знают, что вы не сегодня-завтра разведетесь.
— Нет, она. Я люблю ее и только ее.
— Так почему ж…
— Надо, — сказал он твердо, и его сердце при этих его словах заныло. — Надо. Надо. Надо.
— Ш-ш-ш, — сказала она и снова притянула к своей груди его голову, но на этот раз она сидела, чуть отодвинувшись от него. К своему ужасу, Тависток почувствовал рядом со своей ногой ее голую ногу.
— А что же не так? — тихо прозвучал ее шепот около самого его уха. Тависток слышал его сквозь шум в голове, и ее голос показался ему от этого каким-то далеким и нереальным, как будто, может быть, он ему только чудится.
— Я не могу сделать так, чтобы она стала моей, — сказал он. До этого момента он не говорил это ни единому человеку в жизни.
— Не можешь… — еще тише произнесла она, придвигаясь бедрами к его боку, и в то же время почти касаясь губами его уха.
В последние несколько лет ему приходилось спать с несколькими женщинами, некоторые из которых были хорошо известны своим искусством в любовных утехах. Но таких волн возбуждения, как посылала ему эта женщина, он никогда ни с кем не испытывал.
— А кажется, как будто ты все можешь, что захочешь, — почти промурлыкала она, скатываясь с постели.
Тависток сам не знал, почему он колеблется, , почему сразу не возьмет эту женщину. Резким неожиданным движением он сорвал с глаз повязку. В первый момент он ничего не видел, и его даже охватила паника — он подумал, что и вправду ослеп. Но потом что-то увидел, однако как будто сквозь дымку. У него начало создаваться впечатление, что он находится в маленьком однокомнатном павильончике. В одном углу комнатки мерцал слабый огонек. Почти нет мебели, и та, которая есть, самая простая и грубая, какая бывает. За окном темно — наступила ночь. Дубовая дверь основательно заперта на тяжелый металлический запор.
Когда зрение у Тавистока начало проясняться, он увидел и ее. Она сидела на кровати сбоку, широко раздвинув ноги и упершись руками в бока в одной из самых вызывающих поз, которые только ему доводилось видеть. Он все видел очень смутно, даже несмотря на то, что несколько раз протер глаза руками. На ней была прозрачная красная блузка, которая небрежно прикрывала грудь, тонкая талия была перевязана широким красно-черным поясом, а длинная широкая черная юбка была высоко подколота с одного бока, обнажая ногу.
— Ну, а я подойду? — дерзко осведомилась она, и ее ярко-красные губы изогнулись в такую усмешку, от которой у него мурашки побежали по коже.
В голове у него пронеслась мысль, что он ни в коем случае не должен ее трогать, что, возможно, где-нибудь в темноте подсматривает ее муж, который хочет дождаться, пока она его соблазнит, застать их в таком виде, и потом шантажом вымогать у него что угодно. До сих пор он никогда не имел никакого дела с такими женщинами как… как она. Но в ней есть что-то, чему очень трудно сопротивляться… Вне сомнения, решил он, его так возбуждает сама обстановка. Он видит словно сквозь дымку, а слышит, как будто все происходит в отдалении. И еще…
Она прервала его мысли, подойдя ближе к нему. '
— Каким любовником может быть такой джентльмен, как ты? — поинтересовалась она, прижимаясь своим телом к его телу. — Небось даже не раздеваешься? Небось снимешь с дамы халат, бросишь куда-нибудь, потом быстренько сделаешь дело, и бежать?