Как только мне стало известно об этой выходке, я бросился предупредить генерала Васильчикова, который приказал мне немедленно направиться в казармы 1-й роты и провести тщательное расследование. Сначала я расспросил фельдфебеля, унтер-офицера и бывших на дежурстве солдат. Затем я велел привести одного за другим нескольких гвардейцев, известных своим прекрасным поведением. Все они ответили мне, что рота собралась на крик «К перекличке!», который раздался из коридора. Никто не указал мне ни на первого крикнувшего человека, ни на тех, кто вышел в коридор первыми.
Собрав всю роту, я получил тот же ответ, только сопровождаемый ропотом, указывавшим на заговор и беспорядки. Офицеры имели удивленный вид, солдаты хвалили их и обвиняли полковника. На вопрос, в чем именно он с вами плохо обходится, последовал единодушный ответ: «он нас тиранит». Я попросил выйти из рядов тех, кто от него пострадал; вышел один солдат, который пояснил, что был наказан за пьянство. В это время несколько человек в один голос стали жаловаться на то, что от них слишком много требуют по части чистоты и правильности в обмундировании. На вопрос, всё ли вы получаете, что вам положено в деньгах, пище и вещах, данный скрепя сердце положительный ответ полностью доказал вину тех, кто выдвигал это обвинение. После наведения порядка и объяснения всей глубины их вины, заключавшейся в том, что они собрались шуметь прошлой ночью и осмелились вызвать капитана, я объявил им, что единственная вещь, которая может уменьшить заслуженное ими наказание, это выдать зачинщиков. Я дал им несколько часов на раздумье, предупредив, что после этого все они предстанут перед военным трибуналом.
Докладывая генералу о том, что только что увидел и услышал, я не мог от него скрыть, что тон, которым мне отвечали солдаты, свидетельствовал о неповиновении. Нельзя было терять время, было очевидно, что роту надо срочно судить. Трудность состояла в том, как взять ее под арест; распределить ее нижних чинов между разными гвардейскими частями значило бы распространить дух неповиновения в тех войсках, которые бы их стерегли. Содержание в своей собственной казарме привлекло бы сочувствие других рот полка, у которых были те же причины жаловаться, и для которых эта рота была выражением их положения. Чтобы полностью их изолировать, надо было решиться водворить их в крепость и создать военную комиссию для ведения процесса.
В 8 часов вечера рота получила приказ прибыть в здание Гвардейского штаба, две роты лейб-гвардии Павловского полка привели в дворцовый зал для строевой подготовки, туда же ввели виновную роту. Генерал Васильчиков сказал солдатам, насколько они виновны в нарушении дисциплины, и приказал двум павловским ротам окружить роту семеновцев и отконвоировать ее в крепость. Приказание было выполнено при гробовом молчании гренадеров, участвовавших в этой сцене. Офицеры роты получили приказ идти с войсками и не покидать их, пока комендант крепости не примет и не распределит всех людей.
Я приказал командирам батальонов и дежурным офицерам неотлучно ночью оставаться на своих постах и немедленно мне сообщать, если в войсках что-нибудь случится.
Не успел я лечь спать, как явился командир 1-го батальона полковник Вадковский и сообщил, что три роты отказались ложиться и с ропотом собираются в коридоре своих казарм. Я еще не кончил одеваться, когда вошел испуганный полковой адъютант и сказал, что нижние чины двух других батальонов покидают казармы и собираются на полковом плацу, капитаны и другие офицеры старались помешать этим беспорядкам, но не смогли остановить волнения. Я направил его в Гвардейский штаб, чтобы собрать там всех моих подчиненных, взял с собой полковника и поспешил к генералу Васильчикову. Разбудив его, я сообщил обо всем, что только что узнал сам. Он отправил полковника Вадковского на его пост, и мы направились к генерал-губернатору графу Милорадовичу. Мы решили, что командующий гвардией до самой последней крайности не должен появляться перед бесчинствующими солдатами, которых он должен был наказать за неповиновение. Не следовало, также, подвергать высшую власть риску действий, следствием которых могло быть только неповиновение, в то время как генерал-губернатор города должен был прибыть к месту преступного сборища, как если бы это был пожар или другое необычайное событие.