Мы провели несколько часов, не зная, ни где мы были, ни какого направления следовало придерживаться, прислушиваясь к каждому собачьему лаю, который, казалось, нам слышался, опуская руку в каждый ручеек, который мы переходили, чтобы определить направление его течения, несколько раз возвращаясь к своим следам, пока, наконец, не вошли в деревню, признанную Луарсабом татарской. После множества сложностей он растворил нам двери землянки деревенского старосты, но наше удивление не было приятным, когда при свете возженого для нас Луарсабом камина мы распознали персов, устроившихся у нашего хозяина, предложил нам лечь и притвориться спящими, пока он будет расхваливать наши успехи у Гянджи, чтобы запугать хозяина или разузнать его планы. Мы так устали, что на полном серьезе заснули, а Луарсаб рассказывал так хорошо, что персы убрались восвояси, а хозяин на рассвете дал нам проводника, чтобы довести нас до первой грузинской деревни; там в деревне мы съели обед, показавшийся нам чудесным, и благополучно прибыли вечером того же дня в Тифлис.
Здесь мы как свалились как снег на голову коменданту, коего нашли в веселом настроении, в окружении певцов и бутылок; мы подстроились в унисон к этому обществу и нашли дорогу к нашему дому не иначе, как нетвердой походкой.
На следующий день, первый день Нового года, мы вновь отправились в путь, подобно странствующим рыцарям, в сопровождении одних лишь своих оруженосцев; мы имели вид искателей приключений; мы остановились на ночь в Сагореджи, где прекрасная княжна задержала нас на целый день; это была княгиня Юстиниана, красавица-дочь князя Орбелиани, генерала на нашей службе; и оба добрых рыцаря втюрились в эту красавицу и, для того чтобы ей понравиться, провели всю ночь в танцах. На следующий день ее пришлось покинуть и с грустью ехать на ночевку в Сигнах, неприглядный на вид маленький и очень грязный городок, опустошенный чумой.
Покидая Сигнах, мы спустились на равнину, орошаемую Алазани, которая вот уже много столетий являлась кровавым театром для не прекращающихся битв между лезгинами и грузинами.
На самом берегу этой реки, которая образует границу между сими двумя враждебными народами, мы обнаружили лагерь под командованием генерала Гулякова; там размещались Кабардинский мушкетерский полк, части Тифлисского мушкетерского и 15-го егерского полков; на некотором расстоянии от лагеря находился мост с плацдармом под названием Александрийский редут, по которому можно было пройти на вражескую территорию. Всегда следовало быть настороже, особенно ночью; все укладывались спать одетыми и вооруженными и, для избежания неразберихи, два фонаря обозначали вход в небольшое укрепление, куда нужно было собираться в случае нападения. Каждый раз, отправляясь за водой или ведя на водопой лошадей, рисковали получить пулю; удаляться от лагеря остерегались, и даже казачьи пикеты были от него весьма близко.
Эти славные войска провели, большей частью, уже 18 месяцев в таковом утомительном положении, порой не получая провизии и часто вступая в бой.
1804
Едва мы пробыли пару дней среди сих отважных войск, как генералу Гулякову доложили, что лезгины прошли большими силами парой десятков верст ниже нашего лагеря и грабят грузинские селения. Он тотчас же выступил, к концу дня мы прибыли в место, неподалеку от которого они перешли реку, и куда были должны вернуться, отягощенные своей добычей. На заре послали нескольких стрелков, чтобы разведать сие место, и нашли его занятым шайкой пеших лезгин, оставшихся здесь, чтобы прикрыть отступление своей кавалерии. Мы с Воронцовым пошли с первыми стрелками; открылся огонь, но когда генерал пожелал взять сей пункт приступом, бой стал таким упорным, что мы потеряли много людей и не смогли выбить оттуда противника. Лезгины отошли в довольно густой лес, и когда наши солдаты, утомленные перестрелкой, хотели броситься в штыковую, лезгины с такой яростью устремились на них с кинжалами в руках, что заставили отступить самых отважных.