Я следовал по следам тех стен, что соединяли порт и город Пирей со стенами Афин, они различимо видны; несколько виноградников и оливковых рощ заполняют теперь пространство, покрытое некогда домами и трудолюбивым народом. Я ускорил шаги, чтобы скорее войти в этот город — школу правителей, героев, философии и искусств. Первое, что притянуло мои жадные взоры, был храм Тезея, возведенный спустя 10 лет после битвы при Саламине; его считают шедевром архитектуры, тем более ценным, что полностью сохранился, только барельефы изуродованы. Греки, утрачивая культ своих богов, утрачивая свое величие, устроили в нем церковь, и фанатизм уничтожил украшения, которыми был убран этот храм. Я обратился к французскому консулу Фуэлю, принявшему столько участия в прекрасном труде графа Шуазёля; он познакомил меня с одним превосходным итальянским рисовальщиком Лусьери, и я обосновался в маленьком домике, который мне уступил один грек.
Пребывание в Афинах вдохновляет интерес, тем более живой, что здесь он не рассеивается никакими современными предметами: в Константинополе азиатский блеск скрывает незначительные остатки произведений искусства и памятников древней Византии, возвеличение турок затмевает славу Греции; в Риме Капитолий унижен собором Святого Петра, могущество и преступления пап смешиваются там с семью чудесами света и с римскими доблестями. В Афины не пришло ничего, что могло стать рядом с произведениями Фидия и Праксителя, и слава Периклов и Фемистоклов одна парит над обломками их отчизны. Лачуги нынешних жителей, прилепившиеся к руинам древних памятников, подчеркивают их красоту, скрывая их далеко от взора. Можно сказать, будто народ Афин только что покинул этот город, в котором землетрясение накануне разрушило прекраснейшие украшения. Это те же улицы, те же общественные места, почти та же крепостная стена… Я устремился в Парфенон, подъем туда довольно крутой; вдоль этого склона проходишь античную стену, столь же древнюю, как и рождение государства республики, входишь через ворота в это огражденное прибежище первых основателей Афин, ставшее с тех пор религиозной святыней и обращенное теперь турками в скверную крепость.
Ступени, по которым некогда с почтением и восхищением достигали входа в Пропилеи, покрыты обломками. Плохонькие пушки помещены в прекрасных остатках этого замечательного портика, но совершенно различима еще целостность его постройки, многочисленные колонны которой невредимы, и внутренний вход, ведущий в храм Минервы, существует и еще поддерживает огромный архитрав из единой мраморной глыбы, и самый дерзкий механик был бы изумлен, увидев ее перемещенной на столь значительную высоту.
Наконец оказываешься в храме Минервы и постигаешь чувство благоговения, созерцая этот памятник, столь же обширный, сколь и совершенный в своих пропорциях; колонны дорического ордера из самого прекрасного белого мрамора, который время суток окрасило красноватым цветом, поражают своей массой и совершенно сохранились; главный фасад и поднятые наверх метопы суть творения Фидия. Здесь еще находят куски мрамора, которые сохраняют все совершенство и завершенность резца этого знаменитого мастера. Две боковые стороны храма по середине открыты; одна венецианская бомба, попавшая в это здание, которое варварство турок низвело до положения порохового склада, произвела взрыв, бесчисленные обломки от которого еще покрывают внутреннюю часть и подходы к храму.
Посреди этого храма, где статуя Минервы, блистающая золотом и слоновой костью, обоготворенная возвышенной рукой бессмертного Фидия, вызывала поклонение Афин и всей Греции, теперь поднимается построенная из обломков храма мусульманская мечеть, которая кажется поставленной здесь нарочно, чтобы оттенить его огромные и прекрасные пропорции. Я не мог перестать приходить восхищаться этим памятником, которого одного было бы достаточно, чтобы показать величие афинской республики; я любил ходить по этому священному полу, прогуливаться под портиками — свидетелями стольких событий, торжеств, процессий, которые видели рождающимися и умирающими столько поколений, которые видели растущее процветание и свободу Афин, которые видели их падение и которые видят их отвратительное рабство.
Божества Язычества отступили при виде креста, почитаемого христианами, крест сокрылся под вызывающим господством полумесяца, а храм Минервы, паря над Аттикой, бросая вызов векам и переворотам, кажется ожидающим возвращения свободы, искусств и почитания Богов.