– Тот ли вы ищите? – спросил он.
– Да, – отвечал Герцен, узнав портфель, – только я не вижу, целы ли бумаги, находившиеся в нем.
– Всё цело, – отвечал старший. – Вы безоружны, находитесь всецело в нашей власти и уйдете отсюда, как пришли, никто не тронет волоска вашего, за это я ручаюсь головою.
Потом начались переговоры, окончившиеся тем, что за сто скуди портфель принесут к нашему отелю, а Герцен вынесет деньги и получит его.
– Но, – говорил старший, – мы честные люди, дайте и вы нам честное слово, что не замешаете в это дело полицию. Мы не воры, но мы не любим полиции.
Герцен обещал. Молодой парень, явившийся на другой день с портфелем, не имел кармана, куда бы положить сто скуди, по той простой причине, что на нем не было никакой одежды; он был только прикрыт куском старого корабельного паруса; однако, это не помешало обмену совершиться благополучно.
Герцена везде поздравляли со счастливым окончанием дела, и ему приходилось расплачиваться за поздравления. «Надобно скорее убираться отсюда, – говорил он смеясь, – конца нет поздравлениям; право, они принимают меня за какого-то Монте-Кристо».
Этот эпизод немного омрачил наше веселое житье в Неаполе, и мы поспешили возвратиться в Рим.
Вскоре наступило 12 февраля 1848 года; мы собирались вечером праздновать день рождения моего отца; дамы семейства Герцен были уже у нас, чтобы сесть за стол; мы ожидали только появления Александра Ивановича, который, по обыкновению, отправился читать перед обедом вечерние газеты.
Вдруг на лестнице послышались торопливые шаги; то был Герцен со знакомым журналистом Спини. Герцен не шел, а бежал.
– Вы выиграли пари, – кричал он с лестницы, – вот и шампанское! Республика провозглашена во Франции!
С этого дня газеты были наполнены вестями о возмущениях и восстаниях, происходивших в разных странах. В Риме демонстрации проходили ежедневно; народ, очень взволнованный провозглашением во Франции республики, собирался и ходил по улицам Рима, прося реформ, напоминая о страждущих братьях в Ломбардии, произнося сочувственные речи перед французским послом, который как представитель монархии вовсе не знал, что им ответить, тем более что не получал еще никаких инструкций из Парижа. У австрийского посланника сломали герб и разделили между присутствующими эту черную птицу в память черных дел.
Часто встречаясь с римскими журналистами-демократами, мы спрашивали их, все ли вести о восстаниях справедливы; они, улыбаясь, отвечали, что далеко не все: «Мы их предчувствуем, предугадываем, а через несколько дней они в самом деле подтверждаются», – говорили они.
Когда волонтеры стали собираться в Милане, в Риме прошла огромная демонстрация, которая, направляясь из Корсо в Колизей, по дороге остановилась перед церковью, где происходило богослужение, и просила священника благословить итальянское знамя, отправлявшееся в Ломбардию. Некоторые из нас вошли в церковь, где все стали на колена; мы не знали, что нам делать, и стояли как посторонние; тогда к нам подошел один из руководителей демонстрации и попросил тоже встать на колени, чтобы не оскорблять религиозного чувства толпы.
…Когда мы достигли, наконец, Колизея, нам пришлось долго ожидать Чичероваккио; он был простой работник и в то время главный и любимый трибун народа19. Почти все жители Рима собрались в Колизее; со всех сторон тянулись пестрые толпы, в которых виднелись и женщины с детьми.
Наконец толпа заколыхалась, потом всё стихло – явился Чичероваккио. Он стал с жаром говорить народу о необходимости подать скорую помощь угнетенным братьям в Ломбардии и в конце своей речи, представляя народу своего шестнадцатилетнего сына, добавил: «У меня только один сын, он мне дороже всего на земле, и я отдаю его на служение народу, пусть он идет с волонтерами в Милан. – И, обратившись к юноше, добавил: – Иди с нашими, проливай свою кровь за отечество, за народ. К сожалению, я не могу идти сам в Ломбардию, я остаюсь здесь, стеречь вас от внутренних врагов».
Сказав это, Чичероваккио отер украдкою слезу; ему нелегко было принести эту жертву. Все были глубоко тронуты; те, кто стояли ближе, восторженно жали ему руки, остальные кричали изо всех сил: «Еvvivа, Cicerovachio!» Долго гудел в толпе этот возглас, и эхо повторяло его…
…В эти дни всеобщего возбуждения мы не знали никакого отдыха и были по целым дням на ногах, удивляясь и радуясь тому, что на наших глазах совершалось пробуждение Италии, создавалась всемирная история…
V
19
Анджело Брунетти по прозвищу Чичероваккио (1800—1849) – мелкий торговец, революционер, организатор «Народного клуба». –