*
Пыланием губ расскажи о любви
И дерзостью рук расскажи о любви.
Блаженным безумием буйного тела
И — памятью сердца скажи о любви.
*
Полузакрыв глаза, прильни, подруга,
Дай захлебнуться в губ твоих вине!
Мы через губы изопьем друг друга,
Я растворюсь в тебе и ты во мне.
Эти гедонистические мотивы, с большей полнотой представленные в уже упоминавшейся книге «У моря арабистики», сообщают лирике Аррани яркость и полнокровность, передача которых на другом языке подчеркнуто требует выразительного и свободно льющегося стиха, воспроизводящего фактуру подлинника.
*
«Люблю!» и «любим!» Онемей, Аррани,
И эти два слова в себе огляни.
Как солнце в темнице, венец на царице,
Как небо в зарнице сияют они.
*
И мрак, и буря на лице твоем,
И пламень молний на лице твоем.
Я голову склонил, мы помирились.
И дождь, и солнце на лице твоем.
Негаданно счастье рухнуло.
… Илен,
Двадцатой весны ароматом полна,
Навеки легла у кладбищенских стен.
В лирику Аррани вливается новая, темная струя, не уходящая из его творчества до конца жизни.
Я хожу и твержу: умерла. Умерла. Умерла.
Ибо розу — тебя бестелесная тень сорвала
И рассвета роса не умчалась к полдневному солнцу,
А с твоих лепестков, как слезинка с ресницы, стекла.
*
Зачем любовь и счастье для чего,
Коль время — недруг всех и враг всего?
Любви и счастья утренняя роза
Звездой упала с неба моего.
*
Целую жизнь мы искали друг друга. За ней
Ныне нам общий воздвигнут с тобой мавзолей
Запах земли и холодные желтые кости —
Вот что осталось от страсти твоей и моей.
*
Не стало тебя. А я горестных слез не лью,
И не вздыхаю и — утешительных вин не пью.
Я розы моих стихов слагаю к твоим ногам.
Их лепестки таят боль и тоску мою.
*
В лесу жила счастливая газель.
Любила жизнь и милого газель.
Раздался гром и молния сверкнула,
Влетела в лес — и рухнула газель.
*
Глянул вслед — и оглянулась. Неужели это правда?
Подошел — и улыбнулась. Неужели это правда?
Ожидала, обжигала, освежала — и нежданно
В смертный саван завернулась. Неужели это правда?
*
Я с тела твоего губами рвал цветы.
Теперь, давно седой невольник нищеты,
Целую тихо камни, по которым
Ходила ты.
*
Нет, не могила твоя — это ложе встречает меня,
Ложе несытой любви для тебя и меня.
С воплями страсти мешаю свои поцелуи.
Здравствуй, Илен, дорогая! Ты слышишь меня?
*
День, как и ты, засыпает. Но лишь
Смежит ресницы вечерняя тишь,
В чреве ее зарождается утро.
Где ж твое утро? Что долго так спишь?
*
Я слушаю полдень. Но легких шагов не слышно.
Я слушаю полночь. Но вздохов любви не слышно.
Безумец, чего ожидаю в полудень и в полночь?
Ведь в мире тебя никогда уж не будет слышно!
*
За медленным чаем из жарких стаканцев
Чего не услышишь от наших ширванцев!
В шатре пастухов, не в дворцовом покое,
Однажды я слышал преданье такое:
Поэт, обманувши придворные власти,
Прокрался к любимой наложнице шаха,
И сердце его разорвалось от страсти,
А сердце ее — от истомы и страха.
Два сердца швырнули на выжженный камень,
Они там дымились и медленно стыли.
А дикие звери со злыми зрачками
Не смели их тронуть и жалобно выли.
А нищий бродяга, на встречных людей
Косясь настороженным взглядом,
Два сердца в земле упокоил, и в ней
Навеки легли они рядом.
Сатирическая поэзия Аррани ярко показывает идейные умонастроения этого утонченного лирика, обнаруживает общественную значимость его творчества. Это не последовательный практик — ниспровергатель основ, однако всей своей мятущейся душой он жаждет одного: справедливости в обществе. Его гнетет социальная кривда государства ширваншахов — богатство лживых и косных вельмож и нужда честных тружеников, преступления и страдания, но лишь под пером отточенного сарказма разрешаются его чувства. Инвективы Аррани против беспринципного стяжательства заставляют вспомнить известное послание Горация Меценату (сатира «Тантал»), переведенное одним из корифеев русского стиха в XVIII веке И. С. Барковым. В каждой из «стрел» живой ум ширванского поэта блещет новой гранью: