Леонова Дарья Михайловна
Воспоминания артистки императорских театров Д.М. Леоновой
Желание мое описать мою жизнь возникло во-первых из деятельности моей, как артистки, которой случалось сталкиваться со множеством людей разных общественных положений, во-вторых, как женщины, побывавшей во многих странах и объехавшей кругом света; наконец, история жизни моей, сама по себе, представляет, — льщу себя этой надеждой, — интерес для русских людей, как по моему происхождению, так и по тем путям, которыми суждено мне было достичь настоящего моего общественного положения.
Я была всегда настолько впечатлительна и восприимчива, что живо сохранила в памяти факты, случившиеся когда мне было всего два года от рождения, и потому я могу начать повествование свое с самого раннего детства.
I
Мой отец, — Его происхождение, служба и женитьба. — Мое рождение. — Бедственное положение моих родителей. — Наша жизнь у помещицы Ивковой. — Приключение с медведем, — Страшные ночи. — Случай с отцом. — Переезд в отдаленную деревню. — Пожар. — Путешествие на плоту. — Путешествие в Петербург в кибитке. — Необходимость прибегать к чужой помощи. — Путевые приключения.
Отец мой был отставной офицер. Жизнь его и характер, особенно в то время, представляют исключительную натуру, так как, по рождению, принадлежа к классу несчастных крепостных людей и чувствуя себя не в состоянии переносить эту тяжелую зависимость, он решился бежать и избрал себе долю, хотя также тяжелую, но по его взгляду более достойную, а именно — военную службу.
Быв еще у помещика, отец мой с детства состоял певчим в домашней церкви его. Помещик, заметив его голос, музыкальные способности и большую охоту, которые выделяли его из дворовых людей, определил его в школу военной музыки лейб-гвардии Гренадерского полка. На его долю выпал самый трудный инструмент — это тромбон. Учась в школе, он в то же время пел на клиросе.
Отец мой участвовал в походах 1812-14 годов. По окончании войны, предложено было участвовавшим в ней, по желанию, или остаться на службе, или выйти в отставку с получением чина и единовременного пособия. Он избрал последнее, желая возвратиться на родину, чтобы повидаться с родными и показать себя только что произведенным офицером. Но прежде чем добраться до Осташковского уезда (Тверской губернии, места своей родины), он пробыл некоторое время в Петербурге, где женился на дочери чиновника, Екатерине Ивановне Ивановой. Первые дети их умирали. До меня было шесть человек, из которых в живых остался только один брат, на три года старше меня.
Из Петербурга родители мои отправились в Вышний Волочок, где по каким-то делам отец должен был прожить некоторое время. Тут-то я и родилась, в 1835 году. Из Волочка они поехали в Осташковский уезд, где отец поступил управляющим имением к помещику Полторацкому. Но он недолго пробыл в этой должности. Характеру его несвойственны были хитрость и суровое обращение, что неизбежно было связано в те времена с деятельностью управляющего, — и он отказался. Доказательством неспособности его к такому делу служит то, что, во время управления своего, он не только не нажился, но прожил даже последние свои гроши.
Что было делать и куда деваться! Положение было безвыходное. Судьба пришла на выручку: находился в Осташковском уезде один помещик, Ивков, который отличался благотворительностью; он помогал всем, обращавшимся к нему, по мере возможности и вникал в положение всякого. Узнав о бедственном положении нашей семьи, он дал нам приют в своем имении, где мы прожили месяцев шесть и где родители мои познакомились с сестрой Ивкова, бедной помещицей, владелицей села Рыжкова, проживавшей верстах в четырех от брата. Все село ее состояло из четырех дворов, из которых три двора вымерли буквально в один день от горячки. Бедная помещица этого несчастного села нашла возможность предложить отцу моему старый барский дом, который пустовал; сама же она жила в новом строении. Причиною такой доброты Ивковой было расположение к моей матери, которая заинтересовала ее рассказами о Петербурге и о петербургской жизни, что составляло, в те времена и в такой глуши, немалый интерес. К этому времени относятся самые ранние воспоминания мои, запечатлевшиеся яркими образами и эпизодами в моей памяти.
Так, например, много времени спустя, спрашивала я матушку, где это и когда в комнату нашу залетели курицы. Она удивилась. «Неужели помнишь ты это, — говорила она, — ведь тебе было тогда всего два года?»[1]. Я рассказала ей тогда все подробности, которые ее удивили… Мне и теперь живо представляется, как отец отворяет две двери: одну из комнаты в сени, а другую из кухни в сени; рассыпает овес и зовет: «цыпа, цыпа, цыпа!» Куры же, серебряные и золотые, бегают по комнате. Помню даже, что куры эти были с большими хохлами и назывались барсовыми. Помню также происшествие с медведем, угрожавшее роковым исходом для меня. Ивков жил, как я уже сказала, в четырех верстах от села Рыжкова; мы часто бывали у него, ходили туда пешком, а оттуда ехали на его лошадях. Однажды, родители мои и брат ехали в экипаже, а сам Ивков, любивший ездить верхом, провожая нас домой, посадил меня около седла на гриву лошади. Помню, как я была довольна этим. Вдруг лошадь наша забеспокоилась, зафыркала, и, наконец, понеслась как бешеная. Из-за деревьев показался медведь. Ивкову уже невозможно было держать меня и он крикнул: «держись за гриву!» И настолько дал мне Господь силы, что я уцепилась за гриву и, повиснув на ней, могла удержаться, пока Ивкову удалось успокоить лошадь. Помню также страшные ночи, когда мы: матушка, я и брат, оставались одни в нашем ветхом жилище; отец в это время часто бывал в отлучках. Село Рыжково окружено болотами и сплошным лесом, а помещичья усадьба не была даже обнесена оградой. Часто случалось, что, по ночам, просыпаясь инстинктивно от страха, мы видели как матушка стоит над нами и крестит нас, говоря: «тише, не говорите громко, слышите, это волки! полное крыльцо волков!»
Страшный вой этот до сих пор звучит в моих ушах.
Поселившись у сестры Ивкова, мы имели помещение, но средств к существованию никаких. Надо было питаться, но как и чем? Отец думал, думал, что предпринять, и надумался прибегнуть к средству, единственному в нашем положении и в этой глуши: достав несколько писем к помещикам и взяв с собой формулярный список, он обращался за помощью и ему помогали кто как мог; кто деньгами, кто припасами. Путешествия эти необходимо было делать зимой, так как непроходимые болота, на десятки верст в окружности, слишком затрудняли сообщение в летнее время. В такие-то зимние ночи, оставаясь одни с матушкой, без прислуги, мы дрожали от страха, осаждаемые волками. Однажды, в одну из отлучек отца, когда матушка не ожидала еще возвращения его, слышит она стук в дверь. Оцепенев от ужаса, она не знает, что ей делать, окликнуть ли того, кто стучится, или притаиться. Со страхом отворяет она первую дверь, которая вела в сени и ждет, что будет. К радости ее это был отец. «Отворяй скорее! — говорит он, — это я!» Помню, как подошел он к нашей кровати и поцеловал нас, говоря: «Ну, детки, умолили вы Бога, что я жив. Меня хотели убить!» И он рассказал нам следующее: ночью перешел он какую-то реку и поднялся на берег, на котором заметил избу и в ней огонек. Он постучался в окошко, чтобы попросить указать ему дорогу к месту, куда надо было ему идти. На стук его выскакивает мужик с палкой и начинает беспощадно бить его, так что отец упал и скатился к реке. Он не помнил, сколько времени лежал там, но когда очнулся, то голова его была вся в крови. Много еще разных подробностей рассказывал он нам о своем путешествии, результат которого был в конце концов радостным: пошел отец пешком, а вернулся на лошадке с санями, в которых нашли мы много разных продуктов.
И так, жизнь родителей моих была горька; из положения этого выйти не было никакой возможности… Однажды, заехал к нам Ивков и завел, между прочим, следующий разговор: «Я все думаю о вас, Михаил Леонтьевич, о вашей семье. Что же вы будете здесь делать с вашими детьми? Вы имеете звание, значит, вам нужно детей ваших воспитать, а здесь они могут совершенно пропасть». Отец отвечал, что и сам томится мыслью об этом, но не знает решительно как выехать, что нужно для этого сделать, что у него нет никаких средств. Ивков взялся сам за это, и настоял, чтобы мы, не теряя времени, отправлялись пока есть санный путь до одной деревни, где должны прожить до весны и ждать отхода его плотов. «На плотах, — говорил он, — устроят вам место и вы спокойно доедите». А план был такой: из Осташковского уезда попасть в Тверь, а потом проселочными дорогами ехать в Петербург. Не долго думая, собрались мы в деревню, которая назначалась нашим пунктом ожидания.