Выбрать главу

Помню, как в первую осень только спальные комнаты могли быть достаточно нагретыми; помню, как нам надевали наши бурнусики (так назывались наши пальтишки) и отправляли в столовую пить молоко и ждать, пока спальня будет проветрена и протоплена. В столовой мы заставали отца, сидящего тоже в пальто и с пледом на ногах, пьющего кофе и читающего газету. Позавтракавши, мы, по предложению отца, бегали вокруг стола, чтобы согреться.

Гуляли мы ежедневно, невзирая на погоду, гуляли и в насморке и с кашлем; считались здоровыми, если температура была нормальна. С повышенной температурой попадали в кровать и отлеживались. В более серьезных случаях привозили доктора из города. Он же был и акушер. Тогда не входило еще в моду обращаться в каждом отдельном случае к особому специалисту.

Чтобы и во время глубокого снега сделать возможными прогулки по саду, отец заказал в кузнице и в столярной особое приспособление: треугольником сбитые доски врезаются в снег, раздвигают его по сторонам, двигаясь вперед при помощи запряженной в него лошади. Помню я, как мы, три девочки, вышли погулять с нашей милой Лиляшей. Была форменная снежная буря. Дул холодный ледяной ветер. Снег залеплял глаза. Обойдя дом, мы попросились домой, но мать предложила нам обойти его еще один раз, что мы и проделали почти бегом, со смехом борясь со стихией.

Зимой отец находил время давать нам уроки; мать учила нас Закону Божию, арифметике и русскому языку; отец – географии, рисованию и чистописанию. Отец имел очень ловкие руки: чинил замки, склеивал сломанную посуду, вынимал нам занозы и раз даже пришил одному крестьянину почти оторванное ухо. Крестьяне всегда приходили к нам за лекарством; даровой медицинской помощи не существовало; лечила крестьян либо мать (справляясь в лечебниках, что когда давать), либо добрая Елизавета Васильевна (наша Лиля), которая умело и ловко ставила компрессы и делала другие мелкие перевязки.

Чтобы закончить характеристику отца, прибавлю, что свободное время свое он посвящал охоте. Любил он во всякую погоду, не только весной и летом, но и осенью и зимой, бродить по полям, по лесам, по болотам и зарослям с ружьем и с собакой и возвращался вечером усталый и довольный, с полным ягдташем всякой дичи: зайцами, куропатками, тетеревами и проч. Крупного зверя в той местности не было за отсутствием больших лесов. Кроме того, отец был ловким наездником.

4. Дедушка, граф Василий Дмитриевич Олсуфьев, и бабушка, Мария Алексеевна

Деда моего со стороны матери, Василия Дмитриевича Олсуфьева[11], я не знала. Он умер, когда моя мать еще не была замужем. Но расскажу то, что я о нем слышала. Он был москвич, но живал много со своей семьей в Петербурге, потому что служил обергофмейстером императорского двора и личным секретарем императрицы Марии Александровны. Александр II очень любил деда. (Прадедушка был другом детства императора Александра II и остался с ним на «ты» после его восшествия на престол. Комментарий Н. Н. Сомова (Котика) к рукописи, присланной ему тетей Маней в Австралию). До последних дней царствования Николая II можно было видеть портрет моего деда висящим в кабинете Александра II. Этот кабинет сохранялся в том виде, в каком он был в день трагической смерти Царя Освободителя.

Дед мой принимал большое участие в староверах и ходатайствовал за них перед Государем, смягчая строгие против них законы того времени. Любили и знали его многие простые люди и при встрече на улице кланялись ему.

Однажды, обедая запросто у царя, он рассказал ему про себя анекдот: «Встречный мужичок снимает шапку; отдаю ему поклон и вдруг слышу: „Не тебе, дураку, кланяюсь!“» Оказывается, они встретились перед какой-то часовней.

Хочу рассказать про случай, сопровождавший рождение деда. Мать его[12] после родов заболела родильной горячкой; молоко ударило ей в голову, и доктора объявили, что ей необходимо кормить ребенка грудью, чтобы оттянуть жар от головы; при этом они ей посоветовали кормить не своего ребенка, а взять какого-нибудь ребенка своих крепостных, говоря, что ее молоко может повредить ее ребенку, что он даже может остаться идиотом.

Фото 10. Василий Дмитриевич Олсуфьев (1796—1858) Акварель П. ф. Соколова 1846 год.

Она наотрез отказалась от этого и продолжала кормить своего. Доктора ошиблись. Дед мой вырос не только здоровым, но и чрезвычайно одаренным человеком и свои умственные способности передал и детям.

А что должна была переживать эта истинная христианка, свидетельствует та молитва, которую я нашла переписанной в принадлежавшем ей Евангелии. Вот эта молитва: «Господи, не знаю, чего мне просить у Тебя. Ты один ведаешь, что мне потребно. Ты любишь меня паче, нежели я сама умею любить себя. Не дерзаю просить ни креста, ни утешения, только предстаю пред Тобою. Сердце мое отверсто Тебе. Ты зришь нужды мои, которых я не знаю. Зри и сотвори по милости Твоей: порази или исцели, низложи или подыми. Благоговею перед соизволениями Твоими. Безмолвствую перед соизволениями Твоими. Безмолвствую перед неисповедимыми Судьбами Твоими. Предаюсь Тебе. Приношу себя в жертву Тебе. Нет у меня желания, кроме желания исполнить волю Твою. Научи меня молиться. Сам во мне молись».

вернуться

11

Граф Василий Дмитриевич Олсуфьев (1796—1858), умер в Риме, похоронен в Московском Даниловом монастыре, камергер (1830), церемониймейстер (1836), губернатор Московский (1838—1840), действительный статский советник, с 1840 г. – гофмаршал Двора цесаревича Александра Николаевича (будущего императора Александра ІІ), обер-гофмейстер. Получил в 1856 г. графский титул. Его прадед, тоже Василий Дмитриевич, был обер-гофмейстером при Петре Великом. Вот какая история приключилась с его прабабкой во время царствования Петра, которому, как увидим, были не чужды довольно сомнительные забавы: «Замечательно было еще сегодня вот что. Император приказал собраться в здании Сената всем маскам, которые почему-либо не явились туда в прошедшее воскресенье, чтобы исполнить не исполненное ими, т.е. выпить столько же, сколько выпили другие. Для этого были назначены два особые маршала, обер-полицмейстер и денщик Татищев, которым было поручено смотреть, чтобы ни один из гостей, кто бы он ни был, не возвратился домой трезвым, о чем эти господа, говорят, и позаботились как нельзя лучше. Рассказывают, что там было до тридцати дам, которые потом не могли стоять более на ногах и в этом виде отосланы были домой. Многим из них это удовольствие не обошлось без головной боли и других неприятностей. Приказание императора было так строго, что ни одна дама не осмелилась остаться дома. Некоторые хотели отговориться болезнью и в самом деле были больны как сегодня, так и в прошедшее воскресенье; но это ничего не помогло: они должны были явиться. Хуже всего притом было то, что им наперед объявили, что их собирают единственно только для того, чтобы напоить за неявку в прошедшее воскресенье. Они очень хорошо знали, что вина будут дурные и еще, пожалуй, по здешнему обыкновению, с примесью водки, не говоря уж о больших порциях чистой простой водки, которые им непременно предстояло выпить. Добрая маршальша Олсуфьева, родом немка, женщина очень милая и кроткая, до того приняла все это к сердцу, что сегодня утром преждевременно разрешилась от бремени. Когда ей накануне объявили приказание императора, она тотчас отправилась ко двору и всеподданнейше просила императрицу избавить ее от обязанности ехать в Сенат; но ее величество отвечала, что это не от нее зависит, что на то воля государя, от которой он ни за что не отступит. Маршальша, обливаясь горькими слезами, начала представлять, что она не из каприза оставалась в прошедшее воскресенье дома, что уже более недели не выходит со двора, что беременна в последнем периоде и что ей крайне вредно пить и подвергаться дурным от того последствиям. Тогда императрица пошла к императору и умоляла избавить маршальшу на этот раз от обязанности быть в Сенате. Он отвечал, что охотно сделал бы это для нее, но что никак не может, по причине других знатных русских дам, которым немцы и без того уже так ненавистны, что такое снисхождение еще более усилило бы неприязнь к иностранцам. Императрица возвратилась с этим ответом, и бедная маршальша так терзалась во всю ночь, что на другое утро разрешилась мертвым младенцем, которого, говорят, прислала ко двору в спирту. Вот случай, мне известный; кто знает, сколько, может быть, было еще и других подобных?» [Берхгольц Ф. В., фон. Дневник камер-юнкера Берхгольца, веденный им в России в царствование Петра Великого, с 1721 по 1725 год. http://gbooks.archeologia.ru/]

вернуться

12

Дарья Александровна Делицына (1761—1828), внебрачная дочь вице-канцлера князя A.M. Голицына и венгерской графини Клюпфель (в Российской империи не признавалось бракосочетание ее родителей, венчавшихся за границей в католической церкви).